Уважаемые коллеги! Данный перевод статьи выполнен студентами с научными целями и служит для первичного ознакомления с содержанием статьи Роберта Уайта “Motivation Reconsidered: The Concept of Competence”
Когда параллельные тенденции могут быть рассмотрены в областях не зависящих от животного начала в человеке с одной стороны, и его мыслящей сущности с другой, есть причина предполагать, что мы являемся свидетелями значительной эволюции идей. В этих двух областях, объединенных как целое в психологии, намечается раскол во взглядах на теорию мотивации, основанной на побуждениях. Несмотря на большие различия в языке и понятиях, используемых для выражения этого разобщения, тема везде одна и та же: что является основной движущей силой определяющей животное и человеческое поведение.
Это противостояние отражено в работах Кларка Халла и Зигмунда Фрейда. В их соответствующих областях теория разрядки побуждения и теория психоаналитического инстинкта, которые по существу очень похожи, приобрели значительный вид ортодоксальности. Оба учения имеют привлекательную простоту и оба достаточно полно аргументированы, что их главные очертания, как правило, известны. Решающим контрастом является позиция тех, кто не удовлетворен с побуждениями и инстинктами. Они многочисленны, и они выработали множество критики, но то, что они должны говорить, не является заранее занятым из чистой и исключительной концептуализации. Очевидно, есть устойчивая трудность в разработке этих вложений, принимающих форму.
В этой статье я попытаюсь сформулировать концепцию, которая собирает некоторые важные вещи, оставленные теорией побуждений. Для названия этой концепции, я выбираю слово “компетенция”, предназначенную в широком биологическом ощущении, чем в узком каждодневном смысле. Как использовано здесь, компетенция будет определять органическую возможность, эффективного взаимодействовия с окружающим миром. В организмах, способных на небольшое обучение, эта способность рассматривается врожденным свойством, но в млекопитающих и особенно в людях, с их высоко гибкой нервной системой, пригодность взаимодействовать с окружением достигается медленно через длительные достижения в обучении. Ввиду прямоты и упорства поведения, что ведет к этим достижениям в обучении, я рассматриваю необходимым обращаться с копентенцией как мотивационным аспектом, и моим центральным аргументом будет то, что мотивация для достижения компетенции не может целиком извлечена из источников энергии в текущее время концептуализированных таких, как побуждения или инстинкты.
Нам необходим другой род мотивационных идей, чтобы рассчитывать полностью на тот факт, что человек и высшие млекопитающие разрабатывают компетенцию в деле с окружением, которую они не имеют при рождении и к которой, конечно же, не приходят при созревании. Такая идея, я полагаю, первоначальна для любого биологического озвучивания с точки зрения человеческой природы.
В качестве первого шага я кратко проверю соответствующие тренды мысли в нескольких областях психологии. От этого станет ясно, что идеи, продвинутые в этом документе, заявляют одним способом или другим, рабочими в животном поведении, развитием ребенка, когнитивной психологией, психологией психоаналитического эго и психологией личности. Если здесь есть новизна в этом ессе, то она лежит в собрании вместе кусков, которые сами по себе не новы. Они уже лежат перед нами на столе, и возможно взглянув на них еще раз, мы можем увидеть, как собрать их в большую концептуальную картину.
Одна из наиболее очевидных особенностей поведения животных – тенденция исследовать среду. Коты, по мнению большинства, погибают из-за любопытства, собаки характерно делают сквозной поиск их окрестностей, обезьяны и шимпанзе являются всегда убежденными наблюдателями, как по существу неутомимыми исследователями. Даже Иван Павлов, чья теория поведения отличалась спартанской простотой, не могла обойтись без исследования или рефлекса ориентирования. Ранние рабочие результаты с помощью метода препятствования, такие как Джон Дашел (1925), и И. Ниссен (1930), свидетельствовали, что крысы могли пересекать сетку под напряжением просто для привилегии разведки новых территорий. Некоторые теоретики рассуждали, что активность такого рода является требованием голода, жажды, секса, или некоторой другой природной нуждой, но это мнение было по крайней мере опровергнуто латентными (скрытыми) экспериментами обучения, которые показали, что животные изучают их окружение, даже когда главные нужды специально насыщены. Вскоре перед 1950 была волна возобновившегося интереса не только в исследовательском поведении, но и в возможности, что активность и манипуляция должны быть назначенным статусом независимых мотивов.
В 1953 Батлер сообщил об эксперименте, в котором обезьяны выучили (приобрели навыком обучения) проблему дифференциации (различения, разделения), когда только одной наградой было открытие окна, которая позволяла им выглянуть наружу в приемную на приходы и ходьбу к лаборатории. Таким образом сформированное оказалось сопротивляющимся к вымиранию. В последнем изучении Батлер и Г. Харлоу (1957), показали что обезьяны могли выстроить дифференциацию просто для блага инспектирования приемной, Батлер сделал вывод, что «обезьяны и предположительно все приматы имеют сильный мотив по направлению визуального исследования их среды и это обучение могло бы установлено на базисе этого мотива, как оно могло установлено на базе любого мотива, что регулярно и надежно устанавливает (извлекает) ответы.»
Монтгомери в 1954 сообщил об эксперименте с крысами, в котором животные, чья главная органическая нужда была насыщена, обучились избегать короткий пролет T-лабиринта, и выбирать путь, который вел на территорию дополнительного лабиринта, подходящего для исследования. Подобные выводы описаны Маером и Д. Миллером (1954), чьи крысы научились нажимать на планку, чтобы совать голову в новую клетку и ее обнюхивать. Зимбардо и Миллер увеличили количество исследований изменением количества новизны в двух клетках. В их отчетах «гипотеза продвинулась в том направлении, что возможность исследовать новизну среды или побуждение к изменению в среде является усиливающим фактором.»
Эти эксперименты приводили веские доводы для исследовательского мотива. Природа этого мотива может быть полностью различима в ситуациях, в которых животным был позволен различный репертуар поведения. В 1950 Берлайн опубликовал исследовательский документ по любопытству, тему которого он в дальнейшем разработал в последующие годы (1955, 1957, 1958). Крысы в его экспериментах сталкивались с незнакомым пространством и позднее с различными новыми объектами размещенными в нем. Приближение, вынюхивание, и проверка легко обнаруживались каждой новинкой и были довольно быстро потушены, но были восстановлены до первоначальной силы, когда добавлялась свежая новинка. Исследование по части шимпанзе было изучено Велкером (1956), который располагал различные части предметов перед животными и рассматривал направление их интереса. Объекты были обнаружены в осторожной манере, со знаками беспокойства, затем исследованы и отработаны полностью, затем отброшены. Введение новых пар объектов быстро произвело целое предложение, как и было сделано с крысами в экспериментах Берлайна. Велкер использовал пары предметов чтобы выяснить, будут ли шимпанзе иметь общие предпочтения. Большой размер и яркость пробуждала больший интерес, и больше времени было растрачено на предметы, которые могли двигаться, изменяться или излучать свет и звук. Недавние обзоры Батлера (1958) и Кофера (1959) показывают, насколько подобных исследований ведется в животных лабораториях по большей части с подобными результатами.
Проектировщики этих экспериментов одобрили идею, что исследование должно быть указано как независимое первичное побуждение. Во всех случаях экспериментальный план призывает к устранению других первичных побуждений по насыщению. Узнаваемо, однако, подтвержденная защита ортодоксальности может привести к двум возражениям к предложенному увеличению списка первичных побуждений. Он может заявить, что исследовательское поведение может быть объяснено как последствие вторичного подкрепления или он мог утверждать что это усилено уменьшением озабоченности. Первый аргумент встречается с мгновенной трудностью в нахождении Батлера, что дискриминации изученные на базе визуального исследования устойчивы к исчезновению. Когда усиление первичного побуждения никогда не имеет места в экспериментальной ситуации, ожидаемо, что вторичное усиление не предотвратит исчезновение (Миллер, 1951). Но даже в тех случаях, когда исчезновение быстрое, как было с крысами Берлайна и шимпанзе Велкера, возникают серьзные проблемы, вызванные быстрым восстановлением исследовательского поведения при введении новых стимулов. Поддерживая эту идею, что вторичное подкрепление объясняет этот факт, мы должны предполагать, что первичные вознаграждения часто связаны с исследованием новинок. Может быть предположено, для примера, что обеспечение едой для молодых животных возникает с значительной частотой в связи с исследованием новых предметов. Эта картинка может выглядеть подходящей для зрелых животных, кто изучает среду для нахождения пищи, но, конечно же, не может быть применено молодым млекопитающим, прежде чем они обучены. Таким образом процесс обучения может делать фактически ничего для усиления интереса в новинках. Удовлетворение приходит из последующих тех же самых подсказок к тем же самым старым окончательным ответам, и животное , чье внимание переходит к некоторой новизне груди, найдет себя разочарованным. Кто-то может сказать целый образец представлений млекопитающего работает в другом направлении. Мать более активна чем молодь в обеспечении удовлетворений, и малыши должны быть преследуемы и возвращены, если они заблудятся на ее территории. Однако смотря на это, гипотеза вторичного усиления выглядит для меня требованием невероятных предположений об взаимотношениях в жизнях молодых животных между исследованиями и удовлетворением первичной нужды.
Гипотеза, что исследовательское поведение связано со страхом и воспринимает это усиление из уменьшения озабоченности является с первого взгляда значительно более убедительным. Это выглядит оправданным рассмотрением, что шимпанзе Велкера показали обеспокоенность при первом контакте с новыми предметами, и это подходило поведению крыс в новом лабиринте, как было сообщено Вайтингом и Моврером (1943) , где первоначальный ужас дает место для исследования, такого лихорадочного, что вознаграждение едой бывает не съедено. Монгомери и Монкон (1955) предприняли бросить вызов данной гипотизе с помощью прямой экспериментальной атакой. Они показали, что страх вызванный в крысах, перед введением новой ситуации, не увеличил исследовательское поведение, а то что страх вызванный новой ситуацией уменьшил исследование по мере коррелированного с интенсивностью страха.
Они находят это более разумным предполагать, что страх и исследование являются конфликтующими формами поведения, и этот обзор так же может быть защищен на чисто логических обоснованиях. Страх показывает сам по себе либо замораживание либо избегание, таким образом исследование является чистым примером подхода. Здесь едва может быть лучший пример конфликта между несочетающимися ответами чем колебание животного между исследованием и полетом. Ясно, что исследование может иногда служить уменьшением озабоченности, но предложение, что приходит в существование только для этой цели не может принято с легкостью.
Что за предположения могли быть сделаны для поддержки тезиса, что исследование мотивировано уменьшением озабоченности? Может ли быть предположено, что определенные характеристики стимулов вызывают озабоченность, и что исследование этих стимулов затем найдено в уменьшении озабоченности. Если спрашиваемые характеристики являются новинками и неизвестностями, мы должны прислушаться к напоминанию Берлайна, что для младенца весь опыт – новинка и неизвестность. Берлайн (1950) предлагает, что реакция исследования «может быть тем, что стимулы первоначально пробуждают, но которая затем исчезает (становится приспособленной), как только организм становится ознакомленным с ней». Но если все стимулы сперва поднимают напряжение озабоченности, то тогда мы должны сделать вывод что все ответы должны состоять из избежания в интересах того же напряжения. Приближающиеся стимулы и предпринимые шаги для усиления своего воздействия могли не возникнуть. Тенденция исследования должна быть на первом месте прежде чем достигнуть функции уменьшения озабоченности. Вудворф (1958) выражает это так – «Если небыло никакого побуждения исследования к балансированию и перебалансированию побуждения страха, животное могло бы быть беспомощным в новой ситуации.» Я нахожу, что в это трудно поверить, поскольку создания свободно наделены страхом, что могут едва когда либо вырабатывать овладевание средой , если они были побуждены по направлению к ней давлением органических нужд.
Обе гипотезы таким образом далеко изучены – вторичное усиление и снижение озабоченности требует от нас сделать невероятные предположения. Остается возможность, что исследование может быть добавлено к списку первичных побуждений, и по-другому относиться в ортодоксальной манере. Маер и Миллер (1954) предлагают, что является соответствующим курсом, обеспечивающим новое побуждение, показывающее теже самые функциональные свойства, как уже известные. «Если теденция исследования может произвести обучение, подобно другим побуждениям, подобно голоду и также показывает подобный образец насыщения и восстановления, то эти функциональные параллели для только известных побуждений помогли бы подтвердить ее классификацию в той же самой категории.» Логически, с проблемой можно справиться таким способом, но мы должны рассматривать очень осторожно, что происходит с категорией побуждения, когда мы принимаем нового кандидата в членство.
Использование голода , как главной модели, ортодоксальная концепция побуждений вовлекает следующие характеристики : (а) есть ткань или дефицит, внешние для нервной системы, которая действует над той системой сильный упрямо продолжающийся фактор ; (b) это продвигает активность, которая прервана окончательным ответом с последующим уменьшением нужды; (c) уменьшение нужд приводит к обучению, которое постепенно сформировывает поведение в экономическое преследование подходящих целей объектов. В этой схеме напряжение вызванное побуждением интерпретируется как неприятное, по крайней мере в смысле того, что животные действуют таким способом, снижая побуждение и становясь неподвижными, когда оно снижается. Здесь есть вероятно никаких живущих соревнующихся в простой ортодоксальности, все еще схема остается убедительной, и поэтому стоит рассмотреть, что предложенное исследовательское побуждение едва подходит этому вообще.
На первом месте исследовательское побуждение выглядит не рождающим никаких взаимотношений, то к нужде ткани или дефициту внешнего в нервной системе. Это, конечно же, ясно связано с определенными характеристиками стимуляции из внешней среды, источник мотивации, который хотел бы увидеть Харлоо (1953 занимает серьезное место в психологии; но не может коррелироваться с внутренней нуждой, сравниваемой с голодом, жаждой или сексом. Рассматривая образец насыщения и восстановления показанных шимпанзе Велкера, Вудворф (1958) отмечает, что «что становится насыщенным, не является в общем исследовательской тенденцией, но исследованием особого места или объекта.» Возможно, как указал Хебб (1955), что так называемая «ретикулярная система активации» в мозговом стволе создает своего рода состояния общего побуждения, и этот механизм мог бы в самом деле быть гибко отзывчивым к изменению в сенсорном стимулировании. Это интересное предположение является все еще далеким криком из висцерогенных побуждений; это делает нас неустойчивыми к идеям новизны нейрогенного мотива, в котором состояние нервной системы и образцы внешней стимуляции сговариваются, чтобы выработать мотивированное поведение. Также есть множество проблем в предположении того, что адекватный стимул для исследования является сильным или настойчивым. Новизна, конечно же, не может приравненной силе и настойчивости, и животные готовы отбрасывать стимул к исследованию, когда они слабы.
На втором месте исследовательское поведение не может рассматриваться, как ведущее к какому-либо окончательному ответу. Оно обычно , и то, что исследования животных постепенно утихнут. Если животное на некотором этапе поворачивается прочь и оставляет новый объект, мы можем говорить: его любопытство «удовлетворено», но мы не имеем в виду, что только что произошел эквивалент окончательного ответа. Последовательность скорее предлагает, что любопытство истощается и медленно падает к уровню, где оно в дальнейшем вообще не руководит поведением, по крайней мере до тех пока свежая новинка не приходит в поле зрения. Окончательно в случае исследовательского поведения есть реальная трудность в идентифицировании усиления с уменьшением нужды.
Монтгомери (1954), описывая изучение Y- лабиринта, указывает на короткую ветку, по сути тупик, может вести к уменьшению исследователького побуждения, в то время длинная ветка, по себе сложного лабиринта, могла увеличивать – но только если выбрана длинная ветка. Если длинная ветка функционирует как усиливающий фактор, то тогда «механизм, лежащий в основе усиления, является увеличением скорее, чем уменьшением в силе исследовательского побуждения.» В этом эксперименте, в их естественной среде обитания животные не ждут того, что новинка будет втиснута перед ними, не то чтобы они избегают ситуаций, в которых новинка может быть найдена. Такое поведение может с готовностью концептуализоровано, признавая, что под некоторыми обстоятельствами усиление может коррелироваться с увеличением в возбуждении и волнении скорее, чем в уменьшении. Побуждение, которое не имеет никакого окончательного климакса (ключевого момента), выглядит почти требующим применение этой формулировки.
Отчетливо неубедительно соединять усиление убывания приятного интереса в среде или с общим прогрессом от пикантной бдительности до скуки. Если мы признаем исследование категорией побуждения, то мы сами себя принуждаем поверить в то, что побуждениям нет никакой нужды во внешних источниках в дефиците ткани или полагающихся на инстинкт напряжений, то что они не нуждаются в активации сильным или постоянным стимулом, и то, что они не нуждаются в обязательных ответах, и то, что увеличение побуждения может быть иногда механизмом усиления.
Исследование – это не только мотив, предложенный критиками ортодоксальности побуждения, и новизна, не только характеристика среды, которая выглядит возбуждающей мотивированное поведение. Некоторые ученые предложили необходимость действий, которая могла быть усилена лишением животных их нормальных возможностей движения. Кган и Беркин (1954) использовали бег в колесе активности, как вознаграждение за изучение и находили это «адекватным усилением для инструментальной реакции на поднятие штанги.» Хилл показал, что крысы побегут в колесе активности, что по мере коррелируется с предыдущей степенью ограничения.
Конечно же , колесо активности не предлагает никакой новизны животным в этих экспериментах. Тем не менее, они выглядят так, что хотят бегать, и они продолжали бегать в течение долгого времени. Однако ни одна часть их поведения не может быть с гарантией обозначена как обязательный ответ. Возможно, неприятное внутреннее состояние постепенно отрабатывается, но это, конечно же, достигается огромным увеличением кинестетической стимуляции и мускульный результат, который выглядел применившим увеличенное возбуждение в системе как целое.
Харлоо, и его коллеги (Харлоо, 1953; Харлоо, Харлоо и Маер, 1950 ) поддерживали мнение о том, что здесь есть манипулированное побуждение. Это вызывается определенными образцами внешней стимуляции и уменьшается активно изменяющимся внешним образцом. Эксперименты были проведены с резус-обезьянами, и они вовлекают решение механической задачи, которая, однако, не ведет к дальнейшим последствиям или вознаграждениям. Задача может быть, для примера, привести к поднятию запора, который удерживается на месте и крючком и булавкой; все, что может быть достигнуто, – это поднятие запора, которое не открывает ничего нового и не ведет к никаким новым открытиям. Когда проблема щеколды просто установлена в клетках проживания, обезьяны возвращаются к ней и решают в течение 7-8 попыток в течение нескольких дней. Выглядит невероятным, что новизна может постулирована как важная характеристика стимула, который вызывает повторяющееся поведение. Простейшая интерпретация скорее всего в том, что ценность для животного лежит в возможности, как выражают это Зибардо и Миллер (1958) «чтобы повлиять, измените стимул в среде.» Эта формулировка предлагает что-то подобное склонности к мастерству или власти, что может быть часто упомянуто в дискуссиях человеческой мотивации.
Добавление активности и манипуляции к списку первичных побуждений может привести только возникновению еще более серьезных трудностей для ортодоксальной модели от признания исследования . Но не так давнее исследование с животными расположило ортодоксальную модель на оборону даже на своей территории. Стало все больше становиться ясно, что голод, жажда и секс могут сделаться подходящими простому образцу, что выглядело обнадеживающим 40 лет назад.
В кратком историческом положении Морган (1957) указал, что концепция побуждения в качестве пагубного стимула, начала терять свою популярность среди научных сотрудников вскоре после 1940.
«В целом», как он говорит, «стимул концепции побуждения обязан принятию желаемого за действительное чем экспериментальному факту.» Когда технические достижения в биохимии и психологии мозга сделали возможным привести массив новых фактов, возник быстрый сдвиг по направлению обзора что «побуждения возникают в основном через внутреннюю среду, действуя на центральную нервную систему.» Одно из наиболее влияющих открытий было то, что животные имеют много специфических типов голода для особенных видов еды, вместо единственного голода, требуемого моделью побуждения голода Каннона. Если в диете животного становится недостаточным некоторый важный элемент, такой как соль, сахар, или витамин В, пища, содержащая отсутствующий элемент, будет рьяно искаться, в то время, как другая пища будет пропущена, и селективность не может положена к ограничению желудка. Подобно, негативные предпочтения еды могут производиться либо загрузкой желудка, либо кровотока с некоторым единственным элементом нормальной диеты. Ранняя работа Бича (1942) на сексуальное поведение, выявила подобные осложнения в том, что было для того времени принято как сравнительно простое побуждение. Уровни гормона выглядили значительно более важными, чем периферийная стимуляция в возникновении и поддержке побуждения секса. Дальнейшая работа привела Бича (1951) к заключению того, что сексуальное поведение «управляется сложной комбинацией процессов.» Он также указал на то, что образцы контроля чрезмерно отличаются от одних образцов к другим и что в пределах единственных образцов механизмы могут быть совершенно различными для самцов и самок. Подобно голоду, побуждение секса оказалось не простой вещью.
Новые методы разрушения и стимуляции центров мозга у животных имели катастрофический эффект на ортодоксальной модели побуждения. Нервная система и особенно гипоталамус, выявились глубоко вовлеченными в мотивационном процессе. Экспериментальные выводы на повреждение гипоталамуса в животных способствовали тому, что Стелар (1954) поверил в то, что есть различные центры «ответственные за контроль различных видов базовой мотивации», и что в каждом случае, «есть главный возбуждающий центр и тормозящий центр, который действует на угнетение активности возбуждающего центра.» Когда результаты исследования накопились, эта картина могла выглядеть чисто нарисованной. Касаясь сексуального поведения, например, Росвольд заключает недавний обзор отталкиванием идеи единственного центра головного мозга; скорее всего, сексуальное побуждение «вероятно имеет широкое нейронное представление со сложным взаимодействием между старыми и новыми структурами мозга и нейронными и гуморальными средствами.» Тем не менее тщательная работа Миллера (1958) выглядела как оставляющая небольшое сомнение, что мотивированное поведение, подобно нормальному голоду или нормальной боязни боли, может быть устранено электрической стимуляцией определенных областей гипотомалуса. Ясно, что мы не можем двигаться обратно к модели побуждений, которая представляет собой энергию, приходящую снаружи нервной системы. Какие бы то ни были эффекты периферийной стимуляции, могли бы быть побуждения, которые вовлекают нейронные центры и нейронные образцы так же, как и внутренние биохимические условия.
Какой вид модели становится необходимым для вновь открытых фактов? В 1938 Лашлей выразил обзор, в котором мотивация не могла быть приравнена беспокойству органического равновесия, скорее «частичному возбуждению очень специфического сенсомоторного механизма для воздействия на другую систему реакции.» Бич (1942) постулировал то, что здесь должно быть в нервной системе «условие, аналогичное центральному возбудительному центру Шеррингтона.» Морган в 1943 предпринял попытку охватить факты в систематическую теорию, которая выглядела хорошо поддерживаемой последующей разработкой (Морган, 1957). Он различил два типа процесса, которые он назвал гуморальными (гуморальный, относящийся к жидким внутренним средам организма, примечание переводчика) факторами мотива и центральными состояниями мотива. Гуморальные факторы состоят из химических или гурмональных компонет крови и лимфы, и они воспринимаются, как влияющие на поведение, главным образом, прямой активацией (sensitizing 1) сенсибилизация 2) активация, примечание переводчика) действия на нейронные центры. Центральное состояние мотива имеет несколько свойств: они частично самоподдеживаемые через нейронные схемы, они стремятся увеличивать общую активность организма, они пробуждают специфические формы поведения не строго контролируемые средой, и они основные или подготавливают окончательные ответы, которые возникают когда обнаружена адекватная стимуляция. Это является далеким криком (предупреждением) от ордоксальной модели, но мы должны в наши дни признать, что ортодоксальная модель является далеким криком (предупреждением) из фактов.
В обзоре этой радикальной эволюции концепции мотива не удивительно обнаружить гипотезу снижения мотива в серьезном затруднении. Ранняя индентификация усиления с уменьшением побуждения была прямо атакована в серии экспериментов, предназначенных для того, чтобы показать, что обучение занимает место, когда снижение побуждения исключено.
В 1950 Шефилд и Руби показали, что инструментальное обучение имеет место у голодных крыс, когда вознаграждение состоит не из питательного вещества, а из сладкого на вкус сахарина в воде для питья. Это открытие выглядело «в противоречии с коренным принципом усиления, используемым Халом, который индентифицирует первичное усиление с «необходимым снижением»». Авторы естественно не рассматривали вопрос жизненно-важной необходимости снижения, но они указывали на то, что необходимо снижаемые события могут достигнуть усиления через механизм более прямой и ускоренный, чем уменьшение нужды по самой себе. Они думали, что «стимуляция и производительность окончательного ответа выглядит более важной по сравнению с инструментальным обучением в первичном, не приобретенном способе, чем удовлетворение побуждения, которого ответ нормально достигает.» Их выводы находятся в линии с ранними экспериментами с цыплятами, проведенные Вольфом и Каплоном (1941) , которые использовали разные размеры пищевых гранул, так чтобы количества клеваний птицей и количество получаемой еды могло бы выброшено из их обычной близкой связи. Цыплята, мы могли бы сказать, предпочли бы клевать, чем есть; обучение было более сильно усилено, когда клевание было более необходимо, чем когда одно клевание было достаточно для взятия того же самого количества еды.
Замена окончательного ответа на уменьшение нужды, как немедленный усиливающий механизм является шагом вперед, но вскоре оказалось, что требуется еще один шаг. Может ли быть показано, что возникшая нужда, не достигающая окончательности (полноты), имеет усиливающий ответ? Чтобы протестировать эту возможность, Шефилд, Вульф и Бекер (1951 обеспечили крыс мужского пола вознаграждением совокупления с самками, но не достаточным временем для вырабатывания эякуляции. Это вознаграждение было благоприятным к инструментальному обучению, даже тогда , когда не было уменьшения нужды и никакой производительности заключительного завершающего акта. Результаты были поддежаны Каганом, чьи животные показали существенное обучение под теми же самыми условиями, через что обучение все же еще было быстрее, когда была позволена эякуляция. Шефилд, Роби, Камбелл (1954) предложили теорию побуждения-индукции, которая свойственна возбуждению возникшего побуждения. Мы только что увидели, что некоторое такое предположение существенно, если исследование назначено статусу побуждения. Здесь может быть добавлено, что целая теория прегинитальной сексуальности вовлекает мотивацию без окончательных действий и без какого-либо, но постепенного уменьшения нужды. И окончательным ударом в ортодоксальную гипотезу приходит открытие, сделанное Олдом и Минером (1954), что позитивное усиление может быть приведено прямой электрической стимуляцией определенных областей мозга. И уже снова, мы изучили, что нейронные центры глубоко вовлечены в сюжет мотивации. Простые механизмы уменьшения нужды не могут служить базисом теории обучения.
Двадцать лет исследований убедительно уничтожили ортодоксальную модель побуждения. В дальнейшем не нужно рассматривать, что побуждения возникают исключительно в дефицитах ткани внешней к нервной системе, то что окончательные действия являются и универсальной особенностью и целью мотивированного поведения или то, что облегчение дефицитов ткани является необходимым условием инструментального обучения. Вместо этого мы имеем сложную картину, в которой гуморальные факторы и нейронные центры занимают видную позицию; в которой, более того, концепция нейрогенетических мотивов без окончательных концов выглядит полностью обоснованной. Удаляют ли эти изменения препятствия, размещая активность исследования и манипуляции в категорию побуждения?
Возможно, это не более вопрос слов, но я должен предпочесть в данной точке зрения назвать проблему концептуальной стратегией. Я предположу, что эти новые «побуждения» имеют много общего и что полезно привести их под один заголовок компетенции. Даже при освобождении и расширении концепции побуждения, они все еще имеют место в важных отношениях, отличных от голода, жажды и секса.
В голоде и жажде, дефектах ткани, гуморальных эффектах и окончательных ответах удерживается важная позиция. Побуждение зрелого секса зависит главным образом от гормональных уровней и остро ориентировано по направлению осуществления. Тенденции, подобные исследованию, не разделяют этих характеристик, так как они не имели общее с более известными побуждениями. В порядке подчеркивания их внуренних особенностей, чтобы позволить рассматривать в их собственном праве без облака избыточных смыслов, я предпочитаю в этом эссе говорить о сильном желании, что вырабатывает компетенцию просто как мотивацию, скорее чем побуждение. Скорее резкое изменение климата может быть в качестве опыта, как только мы поворачиваем от лаборатории животных к кабинету психоанализа, но мысленные тренды в двух областях оказываются заметно похожими. Ортодоксальная точка зрения мотивации находится в теории инстинктов Фрейда и они могут известны нам как побуждения, если бы переводчик был бы более буквален с немецким племенем (Germam Trieb) Теории Фрейда об инстинкте и эго в его последней работе, объясняли инстинкты как «соматические потребности над умственной жизнью» и как «окончательный случай всей деятельности (активности)». Он писал в дальнейшем:
«Возможно различить неопределенное количество инстинктов, и в обычной практике это на самом деле сделано. Для нас, однако, важный вопрос возникает даже когда могли мы бы быть способны извлечь эти инстинкты из фундаментальных…. После долгих сомнений и колебаний мы решили предположить существование только двух базовых инстинктов – Эроса и разрушающего инстинкта (Фрейд, 1949, с. 20).»
История сомнений и колебаний Фрейда слабо связана с Бибрингом (1941). Вплоть до 1914 Фрейд использовал двойную классификацию сексуальных инстинктов и инстинктов эго. Инстинкты эго появились в его историях случаев в некотором моральном характере, по существу несущие ответственность за катастрофическое подавление сексуальных нужд, но в систематическом использовании, они воспринимались как служащие цели самосохранения и голод воспринимался соответствующей моделью.
В 1914 , когда он вовлек концепцию нарциссизма и увидел что она угрожала размытой линии между сексуасульной и эго тенденциям, Фрейд все еще выражал себя как нежелающего отказаться от идеи, что последовала за популярным различием между любовью и голодом, и которое отражала двойственное существование человека «как воспроизводителя и который служил своим целям.» Различные факты, особенно садизм и мазохизм, служили для преодоления его нежелания, так что он окончательно объединил самосохранение и сохранение рода под руководством Эроса или жизненных инстинктов, устанавливая деструктивность или инстинкт смерти как большого антагонизма в глубоком биологическом смысле (Фрейд, 1948). Этот весьма спекулятивный шаг был доказан слишком многим для некоторых из его законных последователей и ранняя ортодосальность не стала полностью вымершей.
Легко последовать рассуждению Фрейда, когда мы рождаем одновременное развитие его идей об умственном аппарате. Бибринг указывает на то, что даже в его раннем размышлении резкий контраст всегда вырисовывался между инстинктом и умственным аппратом. Инстинкт предоставлял энергию в форме мощного, настойчивого внутреннего стимула; аппарат направлял его в каналы, которые производили организованное поведение и постепенно прекращали постоянную стимуляцию. В 1915 Фрейд писал:
Нервная система является аппаратом, имеющим функцию устранения раздражителей (стимулов), которые достигают его и снижают возбуждения до минимально возможного уровня; аппарат, который мог бы даже, если бы это могло быть выполнимо, поддерживать самого себя в целом нестимулированном состоянии… Задача нервной системы широко общаться с хозяином стимула. (Фрейд, 192. с 63)
В течение следующего десятилетия был значительный рост в его идеях об умственном аппарате, достигающий кульминации в хорошо известном разделении на индентификатор, эго и суперэго. Деятельность эго получало наболее полное признание. Фрейд (1927) назначал его «задаче самосохранения», которое достигалось через несколько способностей восприятия, памяти, полета, обороны и адаптивного действия. Каждый может увидеть мысль Фрейда, двигающуюся от механической аналогии двигателя и его заправки, к наиболее адаптивному восприятию (концепции) умственного аппарата. Инстинкты эго полностью не исчезают, но спадают в их систематической важности, компенсированной взглядами и тенденциями самосохранения, которые в некоторой степени встроены в целую живущую систему. Важно то, что как только он взял этот курс он подошел к вопросу теории уменьшения раннего напряжения. В последний год его жизни он декларировал, что возможно «чувство, как удовольствие или как неудовольствие не абсолютная степень напряжения, но что-то в ритме их изменений» (Фрейд, 1949).
Тенденция Фрейда переосмыслить его размышление делает трудным придавить ордоксальную доктрину, но большинство ученых вероятно согласятся, что его главное подчеркивание над соматически основанных побуждениях, умственный аппарат который получает силу от побуждений и, конечно же, множество способов в замаскированных и трансформированных энергиях. Его отношение к эго было далеко от завершения, и это было недолго прежде чем голоса (мнения) были подняты против концепции, такой жизненно важной и многосторонней части личности, которая могла быть разработана исключительно либидинальными (от слова либидо) и агрессивными энергиями.
В 1942 Хендрик предложил, что эта трудность может встречаться при предположении существования дополнительного главного инстинкта. Он писал в «Разработке способности осваивать сегмент среды», что нужда вырабатывания таких функций может концептуализирована, как «инстинкт хозяина», в дальнейшем характеризуемом «как прирожденное побуждение делать и обучение, как делать.» Целью этого инстинкта является «удовольствие в успешном использовании функции, несмотря на его сенсуальную значимость.» Более простые проявления обучения сосать, манипулировать, ходить, говорить, понимать и рассуждать; эти функции и другие становятся интегрированы как эго. «Центральная нервная система более чем утилита», заявлял Хендрик. Младенец показывает немедленное желание использовать и совершенствовать каждую функцию, как только она созревает, и взрослый получает удовольствие от исполняемой функции, эффективно выполненной, несмотря на ее службу другим инстинктам.
Процедура Хендрика в этой и других подтверждающих документах совершенно подобно тому, что предлагают психологи животных, которые предполагают перечисление исследования, как дополнительное первичное побуждение. Инстинкт для мастера имеет целеустремленное упражнение и разработку функций эго и за этим следует принципы наслаждения, вырабатываемые «первичным наслаждением», когда эффективное действие «позволяет индивидуму контролировать и изменять окружающую его среду». Эта мера аналогична инстинктам предположенным Фрейдом. Но как только исследовательское побуждение, радикально изменяет целую концепцию побуждения, так инстинкт для мастера применил решительное изменение в психологической идеи инстинкта. Критики поспешили указать, что Фрейд всегда воспринимал инстинкты как наличия соматических источников, внешних к аппарату эго, условие, не выполненное предлагаемым инстинктом для мастера. Здесь нет ничего сравнимого с эрогенными зонами, оргазмом или последовательностью болезненного напряжения с последующим приятным освобождением. Мастерство, как соглашаются критики, не может быть инстинктом, каким бы оно ни было.
Это было интересом Феничела (1945), который определенно отклонился от предложения Хендрика, который дает нам близкую параллель к работе животного приписыванием овладеванием поведения, уменьшением озабоченности. Он аргументировал, что освоение – «главная цель каждого организма, но не специфического инстинкта.» Он соглашался с тем, что есть «удовольствие наслаждения способностями», но он связывал это удовольствие с прекращением озабоченности, связанной с по-существу неспособностью делать вещи. «Функциональное удовольствие», как он писал, «является удовольствием в том, что фактически выполнение функции теперь возможно без озабоченности» и он утверждал, что, когда озабоченность в дальнейшем не представлена, то тогда есть полная уверенность, что данная ситуация может быть встречена, когда действие в дальнейшем не сопровождается функциональным удовольствием. Мы можем, конечно, согласиться с Феничелом, что озабоченность может играть ту роль, которую он назначает ей, но предложение о том, что все удовольствие в функциях эго приходит из этих источников вызывает некоторые трудности, которые мы только что рассматривали в связи с исследовательским поведением. То, что мы использовали собственные возможности и исследовали наше окружение только лишь уменьшением нашего страха перед окружающей средой, не является , как я только что аргументировал, предположением удовлетворяющимся высокой вероятностью на биологических обоснованиях.
Хартман на эго
Менее радикальное изменение в ортодоксальной модели предложено Хартмоном, который в серии документов с 1939, сообща с Крисом и Ловенштейном, уточнил и расширил точки зрения Фрейда на эго и инстинкты. В то время, как эго воспринималось «фундаментом» личности, термин был в некоторой степени метафорическим, так как на практике эго определялось собственными функциями. Перечень функций, который включает охватывание, ползание, хождение, восприятие, запоминание, язык, размышление и намеренья покрывает большинство того ж самого обоснования, отмеченного Хендриком, но Хартман не преписывает их рост к инстинкту. С другой стороны, Хартман (1950) пришел к заключению, что развитие может быть необъяснено, как Фрейд, видимо, воспринимал его просто как последствие конфликта между нуждами инстинкта и разочаровывающими реальностями.
Инстинкты одни сами по себе не могут гарантировать выживание; они требуют медитации с помощью врожденного аппарата эго, если они встречаются с «средними ожидаемыми условиями окружающей среды» . Он поэтому и предположил, что мы воспринимаем независимый фактор в развитии эго, как независимое созревание функций, имеющих место в бесконфликтной сфере эго. Функции, такие как передвижение, вырабатываются через созревание и через обучение, даже если они не обнаружены в борьбе получить эротику и агрессивное удовлетворение или избежать озабоченности. Как и указала Анна Фрейд, хождение становится независимым от инстинктных сдвигов через несколько недель после его начала; впоследствии оно служит ребенку беспристрастно в ситуациях конфликта и тем, кто свободен от конфликта. Идея Хартмана о развитии независимого эго все время предполагалось учеными в детской психологии, но важным шагом было связать его с открытиями Фрейда, касающимися подсознательной мотивации. В том, что выглядит как избыток энтузиазма в его собственных концепциях, Фрейд предпринял объяснить возрастание принципа удовольствия и замену принципа реальности как простое и прямое последствие разочарования инстинктивных нужд.
Однако, принцип реальности содержал идею откладывания немедленного удовлетворения в пользу будущего, и Хартманн (1956) должным образом замечает, что возможности для откладывания и предвиденья не могут быть вызваны к существованию просто столкновением разачаровающей реальности и неудовлетворенной нужды. Важно то, чем могут быть разочарования, эти возможности являются уже доступными, «некоторая подготовленность справиться с реальностью» уже может существовать, прежде чем разочарование может произвести его важный воспитательный эффект. Может быть видно из этого примера, что анализ Хартмана открывает путь для доходной коммерции между развивающимися психологиями внутри и снаружи психоанализа.
Подчеркивание Хартмана адаптации позволяет ему воспринимать более независимо об эго, чем когда-либо серьезно включено в систематические мысли Фрейда. Он доказывает для примера, что цели и интересы, которые вырабатываются в начале, как оборона против инстинктов, могут позднее стать частью свободных от конфликта сфер активности, становящихся интересами в их собственном праве, и таким образом достигать «вторичной автономии», концепции очень близкой к функциональной автономии мотивов Алпорта (1937), (Хартман 1950). Он имеет дело с возможностью, когда адаптивные навыки, вырабатываемые в свободной от конфликта сфере, могут иметь решительное влияние по урегулированию конфликтов. Эти навыки имеют свою собственную историю, сформированную и соединенную способностями ребенка и откликами пробужденными родителями. Как и Монро выразил это, они имеют «очень важную роль в развитии сознательного и полусознательного себя.» Они могут таким образом иметь прямое влияние на результат, когда ребенок становиться вовлеченным в конфликт, и Рапапорт видит идеи Хартмана на автономии эго жизненно важными для правильно понимания не только здорового развития, но и психопатологии по себе.
В объяснении автономного роста эго Хартман делает щедрое использование концепции созревания, но он естественно не исключает обучение. Хартман полагает, что возможность упомянутая время от времени Фрейдом (1916-й 1949), что функции эго питаются своими собственными источниками энергии независимыми от инстинктов и что здесь есть удовольствие связанное с их простыми упражнениями. Однако, он делает небольшое систематическое использование этой идеи, полагаясь вместо этого на концепцию более центральную в размышлениях Фрейда, нейтрализацию энергии побуждения. Фрейд (1927) обнаружил « что не мог сделать какого-либо прогресса» в учете разнообразных деятельностей эго без предположения «заменяемой энергии, которая сама по себе нейтральна, но способна соединить силы либо с помощью эротики или с помощью деструктивного импульса, отличаясь качественно, увеличивают его общий катексис (Прим. Переводчика : катексис (психоаналитическое понятие, обозначающее направленность психической энергии (либидо) на объект и фиксацию на нем)». Он предположил, что нейтральная энергия пришла от Эроса и могла быть воспринята как кастрированное либидо. Хартман, Крис Ловенштейн (1949) вынашивали идею по направлению к логическому шагу предлагая, что энергии агрессивных инстинктов могли подобным образом нейтрализованы и отданы в распряжение эго. Нейтрализованная энергия способствует развитию эго и делает возможным поддержание интереса в объектах внешней среды, несмотря на непосредственное отношение к эротике и агрессивным нуждам. Хартман находит эту концепцию особенно полезной в скремблировании (Прим. Переводчика: шифрование путём перестановки и инвертирования участков спектра или групп символов, scrambling) замешательств, которые возникают над концепцией сублимации.
Доктрина нейтрализованных инстиктивных энергий является любопытной, и мы должны иметь в виду сложные клинические обоснования, которые возможно предлагают это. Фрейд был неоспоримым гением в определении утонченной операции эротических побуждений и агрессивных фантазий вместе с тщательно разработанными механизмами обороны, на первый взгляд объективными или «нейтральными» активностями каждодневной жизни. Заметные трансформации интереса могли иногда рассмотрены в курсе развития. Например, детское эротическое соперничество детства и агрессивная конкуренция с его отцом могла позднее исчезнуть под сильным объективным интересом в семейном бизнесе; затем внезапно на краю упеха, этот интерес мог прийти к полной остановке, парализованный озабоченностью, потому что лежащие в основе инстиктивные цели подходят слишком близко к символическому исполнению.
Повторное появление инстинктивных забот в таком случае придает идее определенный цвет, что они каким-то образом побуждают поведение все время, даже тогда ежедневное преследование целей бизнеса выглядит абсолютно далеким от инстинктивных удовлетворений. Стоит заметить , что процедура Фрейда в разработке предположения нейтрализованной инстинктивной энергии подобна той, что к тому, за которой следуют ортодоксальные бихевиористы (Перевода слова behaviorists нет)в связи с главными побуждениями.Эти теоретики начинали с предположения, что все поведение управляется ограниченным количеством органических побуждений, и чтобы защитить это предположение, они разработали в дальнейшем гипотезы, такие, как вторичное усиление к счету мотивированного поведения, что не рождает никакого очевидного отношения к главным целям. В той точке, где он не «мог продвинуться» без постулата нейтролизации, Фрейд возможно мог иметь хороший прогресс, если позволил предположить, что нейтральная энергия ни сексуальная ни агрессивная, была доступна как естественный дар на первом месте. Но он предпочел защищать его предположение о двух первичных побуждениях и интерпретировать их энергии как трансформации этих побуждений. Даже если это так, концепция выглядет избыточной, если мы приводим слова Фрейда о природе жизненных инстинктов. Фрейд дал понять, что Эрос включает более чем имеют инстинкты сексуальную цель; их большая цель была таковой– «установить еще большие единства и сохранить их таким образом, короче говоря, чтобы все связать вместе.»
Под этой формулой это может выглядеть включением энергии по своей сути направленной по пути выстраивания интегрированных функций эго. Но Фрейд не расширил полный диапазон его теории Эроса и предложил, что только нейтральные энергии должны быть воспринимаемы как лишенные половых признаков.
Концепция нейтрализации в некоторых оценках имели большое влияние на психологию психоаналитического эго. В написаниях Хартмана, как только что мы видели и в работе Рапапорта (1951, 1954) над размышлением эго это поощрило сильный интерес в функциях автономного эго и свежий анализ их места в индивидульности. Тем не менее, это выглядит для меня нелепой концептуализацией, которая в конце, вероятно, будет вести, как выразил Колби (1955) это, к «метапсихологическиму рычанию.» Теория требует того, что инстинктные энергии могут полностью заменить их стремления, что заставляет задуматься, что цель служит на первом месте при определении их как наличие стремлений. Она сохраняет картинку подвижности энергий, что кажется очень необычным в недавней разработке по животной активности, где энергия по существу воспринималась постоянно близким отношением к специфическим структурам.
На мой взгляд эго, таким образом, сравнивается неблагоприятно с совершено простой альтернативой, что предполагаемые нейтральные энергии на первом месте, как часть естественного макияжа адаптирующегося организма. Я позднее разработаю эту возможность с помощью концепции компентенции в мотивированном аспекте, и я верю, что эта концепция получит поддержку от других направлений работ в психоаналитической традиции.
Тренд вдали от инстинкта ортодоксальности иллюстрируется работой Кардинера (1947) в которой он называет «развитием эффективного эго.» Размышления Кардинера возникают из его работы на травматичность неврозов войны.
В условиях войны главной угрозой является самосохранение и некоторые из наиболее важных симптомов, таких как оборонительные ритуалы и паралич, обоснованные в действующих системах, что нормально приводят к успешному адаптивному поведению. Таким образом становится уместно изучить рост систем действия, чтобы раскрыть как становятся интегрированными для поддержания «контролируемого контакта» с окружающей средой и «контролируемым исследованием объектов во внешнем мире», чтобы выработать условия, которые либо благоприятствуют, либо нарушают приобретенную интеграцию. Размышляя об этих строках, Кардинер пришел к заключениям как раз наоборот по Фрейду: Это успешный и удовлетворяющий опыт, не разочарование, который ведет к увеличивающемуся интегрированному действию и распознаванию себя от внешнего мира. Разочарование производит главным образом от разрушения и торможения, которые не благосклонны раннему росту эго. Дети становятся удовлетворенными, когда открывают связь между выполненным движением и сопровождением и последующими ощущениями. Они все еще более удовлетворены, когда они проводят действия успешно; это «дает торжествующее чувство создания органа послушному воли эго.» Такие эксперименты выстраивают «определенное «я» или телесное сознание, которое становится центром и точкой ссылки всей целеустремленной и координированной деятельности.» Рост эго, короче говоря, зависит главным образом от действующих систем и последствий действия. Направление и превратности этого развития должны быть изучены в их собственных правах и они не могут быть поняты как сторонние эффекты стадий либидозного развития.
Подобная тема излагалась более радикальными заключениями Миттлеманом (1954) в его документе по подвижности. Миттлеман упоминает подвижность, которая заявляет сама по себе как наиболее типичная в умелых двигательных действиях таких, как поза, передвижение и манипуляция, как «настаивающие на своем собственном праве» в том самом смысле, когда кто-то говорит об оральных,экскреторных или генитальных позывах. От 10 лет возраста был определенно «управляемый» персонаж и было беспокойство и гнев, если подвижность была заблокирована. В течение второго и третьего года моторный позыв « доминировал на всеми другими позывами», так что правильнее рассматривать этот период моторным уровнем эго и развитием либидо.
Ребенок делает огромные усилия, чтобы обучиться ходить, и ходить хорошо, и он радостно смеется, когда достигает этого. Ограничения подвижности могут возникнуть потому, что родители озабочены, или напористость ребенка беспокоит их, и длительная травма может иметь результат в отношении родитель-ребенок. Неуклюжесть в моторных или манипуляционных достижениях может привести к ненависти и зависимости, так как «эволюция самой напористости и самооценки тесно связана с моторным развитием.» Подвижность является главной и важной во многих характеристических функциях эго. Частично это означает, что младенец различает себя от других объектов, и знание ребенка об объектах зависит от обширной деятельности манипуляции и проверки. «Таким образом, подвижность становится одним из наиболее важных аспектов тестирования реальности.» Потому что этот элемент во всем когнитивном поведении, также может быть рассмотрен «доминирующей интегративной функцией (Примеч. Переводчика a database for the integrative physician)» Миттлеман основывает моторное развитие, короче говоря, на независимом позыве, и он видит этот позыв как реально критический мотив за развитием эго.
Подобно Кардинеру, Миттельман не пытается сформулировать в деталях природу позыва подвижности. Вероятно, это не инстинкт, но «частичный инстинкт» и он выглядит размещенным где-то между инстинктом Хендрика для мастера (освоения, овладевания- прим Переводчика) и смутно набросанной Хартмоном энергией эго. Эти неопределенности могут раздражать систематического теоретика, но, по мнению Миттлмана, часть, играющая роль моторики в развитии эго, легко ставится как значительный вклад. Даже более влиятельной в этом отношении является работа Эриксона (1953), в которой дано более детализированное расписание развития эго.
Эриксон остается с теорией либидо, настолько долго, насколько возможно, но он выходит за пределы досягаемости по его счету периода латентности и некоторого позднего кризиса роста. Ясно, что что-то более, чем ортодоксальные инстинкты, вовлечено в «огромную ценность», с которой ребенок на второй год «начинает наделять его автономной волей.» Что-то более может выглядеть примененным в расширении воображения и инициативы «фаллического» ребенка. Конечно же, здесь вовлечено многое в течение школьных лет, когда дети обращают самих себя к моторным, ручным, и интеллектуальным достижениям и нуждаются в «чувстве способности делать вещи и делать их хорошо и даже отлично: это то что я называю чувством прилежания ((трудолюбия) -Прим переводчика.)» Теория игры Эриксона также находится под влиянием идеи, что обучение справляется с одушевленными и неодушевленными мирами, что является важной озабоченностью детства: «играющий ребенок продвигается по направлению к новым ступеням настоящего мастерства.» Системы действий, моторика, чувство прилежания – все привлекает наше внимание к поведению, которое едва может содержаться в старой бутылке теории инстинкта.
Глядя назад на эти тенденции в психологии психоаналитического эго, мы не можем быть впечатлены поражающими сходствами с тенденцией в работе с животными. Используя знакомую метафору Рейка, мы можем сказать, что те, кто прислушался к их ушам, и тот кто прислушался к третьму уху, очевидно, слышит те же самые звуки. В обеих областях есть недовольство с ортодоксальностью побуждения. В обеих есть постоянное указание к родам поведения, которыми пренебрегли или оправдали ортодоксальностью побуждения: исследование, активность, манипуляция и мастерство (овладевание, освоение-Прим переводчика). Похожие теории были предложены к учету для энергий в таком поведении: (а) они извлекались или превращались некоторым способом от первичных побуждений или инстинктов (вторичное усиление, нейтрализация энергий побуждения); (б) они работают за счет нужды уменьшения озабоченности; (г) они могут быть учтены за счет постулирования нового первоначального побуждения (исследовательского побуждения, инстинкта овладевания). Когда эти объяснения рассматриваются как потерпевшие неудачу, одно остающееся направление вырабатывает другое представление о мотивации. В его исследовании систем действия Кардинер предпочитает оставить вопрос источников энергии не раскрытым, но чувство трудолюбия Эриксона и позыв моторики Миттлемана указывают на мотивационную базу, которая отдаленно аналогична первичным побуждениям фундаментальных инстинктов. Я полагаю, что трудности в этом предприятии могут значительно уменьшены концепцией компетенции, к которой мы скоро обратимся.
Если систематичекий обзор в порядке, то было бы легко показать параллельное течение мнения в других частях психологической области. Среди теоретиков личности, например, подобно ортодоксальности побуждения может быть найдено в работе Болларда и Миллера (1950), которые перевели главные концепции психоанализа Фрейда, включая такие процессы, как репрессии и перемещение в язык теории подкрепления теории. К ним мы можем приложить Моврера (1950), чей поиск анализа страха, как приобретенного побуждения привел его к постулированию снижения озабоченности как главный мотив за развитием эго. Недовольство с ордоксальностью побуждений давно выражалась Алпортом (1937, 1946) кто не только аргументировал за функциональную автономию мотивов от младенческих корней в первичных побуждениях, но и серьезно рассматривает закон воздействия, являющийся краугольным камнем теории усиления. Мало удовлетворения для ортодосальности может быть найдено в детализированной тахометрии нужд Мюррея (1938), особенно когда она приходит к нуждам, таким, как достижение и конструкция, которые могут быть привязаны к первичным побуждениям с помощью Концептуальной акробатики. Мюррей и Клакхон (1953), кроме того, выработали случай для удовольствия в деятельности для его собственного блага, оживляя Функктиоласта (Funktionslust), предложенную много лет назад Карлом Бихлером (1954) и недавно разработанную в некоторых деталях Френчем (1952). Они также аргументировали внутреннюю умственную нужду: « ум младенца не действует большинство времени как инструмент некоторого неотложного животного побуждения, но озабочен удовлетворением самого себя.» Мерфи (1947) принимает точку зрения, что все ткани становятся местами напряжения, и таким образом участниками в побуждении, в добавление к висцеральным влечениям он постулирует две независимые формы – побуждения активности и сенсорные побуждения. Потом есть такой ученый как Голдштейн, кто приблизился к целой проблеме с целостной философией, которая исключает диктаторство любых изолированных или частичных побуждений. Голдштейн предполагает одну главную тенденцию, по направлению самоактуризации, из которых так называемые полагающиеся на инстинкт (вицеральные), но частичные или в реальности изолированные выражения, которые так же находят выражение в позыве к совершенству – по направлению завершения незавершенного, чтобы ни было снаружи задачи или овладевания некоторой функции такой, как хождение. Это было показано Ансбастером (1956), что Адлер никогда не являвшимся другом ортодоксальности инстикта, в его более поздние годы, достиг идеи, очень подобной позыву к совершенству. Маслоу (1954, 1955) тоже принадлежит к неортодоксам. Он настаивает, что мы должны принять во внимание рост мотивации, так же, как и недостаток мотивации, примененной в полагающиеся на инстинкт (вицеральные) побуждения, и он предлагает ценную идею иерархии мотивов, в соответствии с которой удовлетворение «низших» нужд делает возможным появлению высших нужд и стать царствующим в поведении.
Упоминание этих названий должно хватить, чтобы показать, что тренды, рассмотренные в животной психологии и психологии психоаналитического эго, всеобъемлющие в современой психологической мысли. Вне сомнения некоторые дискуссии и проблемы могли быть указаны в развитии ребенка, в когнитивной психологии, и в других областях. Но чтобы продвинуться дальше к моей главной теме, я выберу только определенные разработки, которые имеются в концепции компетентности.
Человеческий опыт обеспечивает обильное доказательство важности уменьшения чрезмерных уровней напряжения. Люди во время стресса войны, люди под давлением боли и экстримальных лишений, люди с чрезмерными нагрузками или чрезмерно выставленные в запутанные социальные взаимодействия, действуют так, если бы их нервная система жаждала совершенно нестимулированного состояния, которое Фрейд однажды набросал как воплощение нейроблаженства.
Но те же самые люди, которым была дарована Нирвана , вскоре становились жалкими и начинали искать вокруг небольшое возбуждение. Человеческий опыт свидетельствует, что скука – плохое состояние дел, что что-то должно быть сделано. Хебб (1949) был особенно настойчив в напоминании нам о том, что многая наша деятельность, такие как прочитывание детективов, подводное плавание с аквалангом или езда на машине на больших скоростях дают чистое доказательство нужды подъема уровня стимуляции и азарта. Люди и животные выглядят подобно во времена увеличения воздействия окружающей среды и даже при создании средних степеней разочарования и страха. Хебб и Томпсон размышляют над этим как следующем:
Такие феномены, конечно же, хорошо известны в человеке: в обожании опасного спорта или американских горок, где страх сознательно улаживается и в зависимости к бриджу, гольфу или пасьянсу, порочны, чье существование зависит от уровня трудностей представленных проблем и от оптимального уровня разочарования. Более того, когда мы находим такие отношения по отношению к страху и разочаровнию в животных, мы имеем лучшее основание для предположения, что мы имеем дело с чем-то фундаментальным, если человек предпочитает лыжи менее опасным снегоступам или когда мы рассматриваем бесстыдную любовь к работе (разрешение проблем и разочарование включены) в ученом, или бизнесмене, которыйне может уйти на пенсию. Такое поведение в человеке обычно принимается как поиск престижа, но данные о животном делают это несостоятельным. Выглядит наиболее вероятным, что решение проблем и подверженность среднему риску по своей сути является полезными, или, в общих терминах, воля животного всегда действует, так как 10 производят оптимальный уровень возбуждения ( Хебб и Томсон 1954. с 551).
Концепция оптимального стимулирования была разработана Лебой (1955), который видел ее полезной в разрешении некоторых проблем теории обучения. Полагая, что большинство теоретических рассуждений о мотивации основаны на «мощных биологических или нейронных побуждениях», Лейба позволяет нам взглянуть на наиболее общие ситуации обучения в детской, игровой площадке и школе, где «действия увеличивающие стимуляцию, вырабатывающую возбуждение, становятся сильно усиленными, иногда до отчаяния родителей и учителей.» Он предлагает оптимальный уровень стимуляции, подлежащий изменению в различные времена и что обучение связано с движением по направлению к этому оптимальному уровню, вниз – когда стимуляция очень высока, и вверх – когда она низка. Подобная идея была выражана МсиРелнодсом (McReynolds)(1956), касающаяся ограниченной концепции «скорости восприятия.» Монотонные условия обеспечивают низкую скорость со скукой; чрезмерная стимуляция производит высокую скорость с разрушительным возбуждением; оптимальный уровень вырабатывает опыт удовольствия. Эти идеи теперь широко поддерживаются недавней экспериментальной работой по лишению чувствительности (on sensory deprivation, Лилли 1956, Хебб, 1958)
В недавних документах Янг (1949 - 1955) аргументировал за гедонистическую теорию (hedonic theory) (Прим. Переводчика), мотивации в которой эмоциональные (аффективные) процессы «представляют собой форму первичной мотивации.» В соответствии с теорией Янга «организм ведет себя так, что максимизировать позитивный эмоциональный подъем (восторг наслаждение) и минимизировать негативный подъем (стресс).» МсиКлеланд (McClelland) (1953) предложил версию гедонистической теории hedonic theory (Прим. Переводчика) имеющая особую ценность в понимании значимости новизны. Аффективное (Эмоциональное (Прим. Переводчика) ) возбуждение возникает образец стимула производит несоответствие (расхождение) от существующего уровня адаптации. Небольшие расхождения производят приятный аффект и склонность к приближению; большие доставляют неприятности и склонность к избеганию. Ребенок в игре, подобно молодому шимпанзе и исследуемой крысе, нуждается в частой новизне в области поля, чтобы поддержать его интерес, чтобы сохранить приятные несоотвествия (расхождения) при каком-либо уровне адаптации, достигнутым им. Теория Хебба (1949) нейронных корелляций обучения также имеет дело с новизной, хотя несколько иначе. Он приравнивает поддержанный интерес состоянию нейронных дел в которых «последствия фазы» сравнительно сложны и возрастающие, в смысле установления новых внутренних отношений. Такое состояние следует с готовностью из поля стимула, характерезуемым различием в подобности (difference-in-sameness); таким образом содержащего много знакомого с определенными особенностями, которые новы. Если поле хорошо знакомо, последовательность фаз быстро меняется, происходит короткое замыкание и, следовательно, не вызывает постоянного интереса. Теория Хебба, обладающая таким привлекательным качеством, как способность объяснить почему мы наслаждаемся чтением детектива один раз, но не снова, выражается в нейронной гипотезе знакомого факта, который мы узнали и процессы привыкания сами по себе нас не очень интересуют. Интерес требует элементов незнакомости: все еще того, что нужно выяснить и обучения того, что еще предстоит сделать.
Это выглядит для меня, что эти вклады, различающиеся в деталях, говорят с единодушием о их центральной теме, и могли бы вынудить нас, если бы никто другой, пересмотреть серьезно целую проблему мотивации. Скука, неприятность монотонности, привлекательность новизны, тенденция жесткости, и поиск стимуляции и легкое волнение (возбуждения) стоят как неизбежные факты человеческого опыта и ясно имеют их параллели в человеском поведении. Мы можем искать остальное и минимальное возбуждение в конце дня, но это не то, что мы ищем на следующее утро. Даже тогда, когда первичные нужды удовлетворены и гомеостатические хлопоты сделаны, организм живой, активный и что-то задумал.
Если мы рассматриваем вещи только с точки зрения влияния, возбуждения и новизны, мы способны пересмотреть другой важный аспект поведения, его влияние на окружающую среду. Двигаясь в этом направлении, Диамонд (1939) приглашает нас рассмотреть мотивационные свойства сенсорно-нейронной системы, аппарат, где высшие животные «поддерживают их отношения с окружающей средой.» Он воспринимает эту систему, как требуемую стимуляцию и действующую в такой манере, как «вынудить окружающую среду стимулировать ее.» Даже если кто-то думает о исследующих глазах и руках младенца, ясно, что главное направление поведения не всегда означает уменьшение воздействия стимуляции. Когда глаза следуют за движущимся объектом, или когда рука охватывает предмет, до которого она прикоснулась, результат направлен на сохранение стимула и усиление его действия. В более тщательно разработанных исследованиях последовательность серий действий может варьироваться в манере, в какой стимул действует на органы чувств. Очевидно, что исследование манипуляции ребенок производит его действиями точно так, как требует теория Хебба, как основание для продолжающегося интереса: он делает различия в подобности в области стимула.
В критическом анализе представлений Фрейда над принципом реальности Шарлотта Бинхлер (1954) приводит веские доводы для позитивного интереса в окружающей среде, цитируя как доказательство ответной реакции и адаптации новорожденного малыша, так же как исследовательские тенденции поздних месяцев. Проблема была разработана более детально Счачтелом (Schachtel) (1954) в документе о центральном внимании. Действия центрального внимания характерно указывали на определенные объекты, и они состояли из несколько поддержанных подходов, «нацеленных на активное умственное понимание» в то же время исключая остальную часть поля. Эти качества могут быть расмотрены даже в ранних попытках младенца следить глазами за движущимся объектом, они проявляются более ясно в его более поздних усилиях изучить, как связаны объекты с ним самим и с друг другом. Такое поведение свидетельствует об «относительно автономной способности интересоваться объектами». Счачтел (Schachtel) предлагает, что этот интерес точно преследуется в те времена, когда главные нужды находятся в бездействии. Высокое давление нужды или озабоченности является врагом исследовательской игры и является условием, где каждый ученый должен знать, при каком условии мы вряд ли сможем достичь объективного понимания окружающей среды. Требуется низкое необходимое давление – если мы воспринимаем объекты, как они есть, в их постоянном характере и отдельно от надежд и страхов мы в другие времена привязываемся к ним. Счачтел (Schachtel) сомневается в том, что «желание удовлетворения нужды одно само по себе вряд ли ведет к восприятию объекта и к объектно-ориентированной мысли.» С тех пор автономная способность, заинтересованная в окружащей среде, имеет большое значение для выживания видов.
Заинтересованность в окружающей среде проявляет своего рода удотворяющее взаимодействие с ней. Несколько ученых могут привлечь внимание к возможности того, что удовлетворение может лежать в наличии влияния на окружающую среду, в наличии дела с ней, и в ее изменении различными путями. Грос (1901) в его классическом анализе игры привязал большую важность «радости в случае» ребенка, как показано в грохоте «суеты вокруг», и играя в лужах, где можно произвести большие и драматические эффекты. «Мы требуем знание об эффектах,» он писал, «и самих себя быть производителями эффектов.» Пиагет (1952) отмечает особый интерес ребенка в объектах, которые затронуты его собственными движениями. Эта сторона поведения занимает центральное место в работе Скиннера (Skinner), которую описывает как оперант (специфический ответ (в психологии) Прим. переводчика) , выбираемый экспериментатором при выработке условного рефлекса) и что таким образом «подчеркивает тот факт, что поведение действует над окружающей средой для генерации последствий.»
Эти последствия возвращаются обратно через органы чувств и могут служить для подкрепения поведения, даже тогда, когда не вовлечено никаких органических потребностей. Крыса покажет увеличенную тенденцию нажимать на клетку, когда это действие производит клацанье или жужжание. Малыш будет продолжать исследование, когда его усилия производят дребезжание или позвякивание или искрящееся отражения от блестящего объекта. Молодые шимпанзе в эксперименте Велкера тратили долгое время над объектами, которые могли быть освещены или могли издавать звуки. Скиннер находит это «трудным, если не невозможным отслеживать эти усиливающие воздействия на историю состояния.» «Мы можем правдоподобно аргументировать,» он продолжает, «что возможность быть усленной какой-либо обратной связью из окружающей среды, может биологически выгодной, с тех пор как это может подготовить организм к манипуляции с окружающей средой, прежде чем выработается данное состояние лишения.»
Наиболее далеко идущей попыткой дать данным аспектам поведения систематическое место в теории мотивации содержится в недавней книге Вудворфа, «Динамика поведения (1958).» Вудворф начинает с идеи, что много в человеческом поведения выглядит направленным на произведение эффектов над окружающей средой без немедленного обслуживания какой-либо возникшей органической нужды. «Его стимулы и вознаграждения есть в поле поведения и гомеостаз(ис)а (способность системы противостоять изменениям и сохранять постоянство структуры и свойств Прим. переводчика)» Это иллюстрируется исследовательским поведением, направленным наружу по направлению к окружающей среде.
Его долговременное значение как способ ознакомления ребенка с миром, с которым он должен иметь дело позднее, и таким образом оснащение его через игру серьезным бизнесом на всю жизнь, едва может лежать в пределах горизонта маленького ребенка. Его цели более ограничены и прямы: «увидеть этот или тот объект более близко, выяснить что за препятствием, услышать шум произведенный объектом, когда тот падает на пол, сказать имя вещи или лица» (Вудфорф, 1958, с. 78).
Более сложная игра, как строительство с блоками, иллюстрирует ту же исходящую тенденцию и раскрывает более ясно элемент выяснения, что можно и нельзя сделать с объектами. Даже социальная игра разбивается на узоры (образцы- pattern). Товарищи по игре в основном не обеспечивают привязанность и не удовлетворяют органические потребности; скорее они «позволяют возможности делать что-то интересное в окружающей среде.»
Вудфорф рисует контраст (различие) первичности нужд теории мотивации и теорией первичности поведения. Последнее удерживает то, что «все поведение направлено первично по направлению работе с окружающей средой.» Также должно быть замечено, что «работа с окружающей средой» означает намного, больше чем получение стимулов и вырабатывание ответов. Стимулы должны быть восприняты как показатели объектов в пространстве, и ответы должны быть приспособлены произвести эффекты над этими объектами. Даже так называемые «умственные» возможности, такие, как память и идейное мышление, со временем становятся высокоуровневым методом ведения дел с окружающей средой. Вудворф не оставляет сомнений в том, что он рассматривает основание в мотивации. «Мы делаем заявление, что это направление восприятия и моторной активности по направлению к окружающей среде – фундаментальная тенденция животного и человеческого поведения и что это всепроникающая первичная мотивация поведения.» Органические побуждения должны врываться в этот постоянно текущий поток деятельности и направлять его в особом направлении. Но цели побуждений не могут быть достигнуты без эффективных действий на свое окружение. Вездесущая, вечно первичная особенность мотивации заключается в тенденции иметь дело с окружающей средой. Может показаться для некоторых ученых, что Вудворф превзойшол отметку, сделав основное, что обычно считалось как вторичное, за счет уменьшения привычных побуждений, что звучит немного подобно состоянию подчинения. Теория Вудворфа, однако как и концепция Голдштейна самоактуализации, вероятно, должна быть истолкована, как попытка снизить побуждения, а скорее, как настойчивость, которую они сохраняют в контексте целого живущего организма, что более или менее постоянно активен в часы бодрствования. Подчеркивание Вудворфа на работе с окружающей средой делает его теорию точкой кульминации для множества таких течений вдали от ордоксальности побуждения, которую мы находим настойчивой во многих различных областях психологии. Может вскоре показаться, что концепция компентенции, к которой я теперь обращаюсь, представляет во многих отношениях похожий образ мышления. Он подчеркивает работу с окружающей средой и принадлежит тренду вдали от ордоксальности побуждения, но не намерен вытеснять или подчинять такие динамические силы, как голод, секс, агрессию и страх, которые, как все знают, имеют огромную значимость в животной и человеческой природе.
Оглядываясь на наш обзор мы соглашаемся с ним, с видами поведения, которые опущены или плохо переданы теориями мотивации, основанные целиком на органических побуждениях. Несколько раз мы находили ссылку к знакомой серии изученных навыков, которые начинаются с всасывания, охватывания и визуального исследования и продолжаются с ползания, хождения, действий центрального внимания и восприятия, памяти, языка и размышления, предвиденья, исследования новых мест и объектов, влияния на изменения стимулов в окружающей среде, манипулирования и исследования окружения, и достижение наивысших уровней моторной и умственной координации. Эти аспекты поведения были довольно долго областью детской психологии, которая попыталась измерить медленный курс их развития и показала, насколько медленно их рост зависит от обучения. Совместно они иногда ссылались к адаптивным механизмам и к процессам эго, но в целом мы не привыкли давать единственное имя разнообразным подвигам, согласно которому мы обучаемся справляться с окружающей средой.
Теперь, я предлагаю, собрать нам различные виды поведения, только что упомянутые, все, которые имеют эффективное взаимодействие с окружающей средой, под главным заголовком компетенции. По словам Вебстера, компетенция означает приспособленность или способность, и предложенные синонимы включают способность, умственные способности, производительность, опытность (умение) и навык. Впоследствии подходящее слово для описания таких вещей, как охватывание и исследование, ползание и хождение, внимание и восприятие, язык и размышление манипулирование и изменение окружения, все, из которых способствовуют эффективному и компетентному взаимодействию с внешней средой. Верно также то, что созревание играет часть во всех этих развитиях, но эта часть сильно затмевается обучением во всех более сложных достижениях, таких как речь или умелая манипуляция. Я должен аргументировать, что необходимо сделать компетентность мотивационным аспектом; есть мотивация компетенции, так как и компетенция в более знакомом чувстве достигаемой способности. Поведение, которое ведет к выстраиванию эффективного охватывания, обработке, позволение уйти от объектов, беря один пример, не является случайным поведением произведенным общим избытком энергии. Оно направлено, избирательно, настойчиво и растянуто не потому, что служит первичным побуждениям, которые в самом деле не могут служить до тех пор, пока это почти усовершенствовано, а потому, что оно удовлетворяет внутреннюю нужду работы с окружающей средой.
Вне сомнения, это будет выглядеть произвольным предлагать единственную мотивационную концепцию в связи с множественными и разнообразными родами поведения. Что мы получим, приписывая мотивационное единство к такому большому массиву деятельностей? Мы могли, конечно же, сказать, что каждая развиваемая последовательность, такая, как обучение охватыванию или хождению, имеет собственный встроенный кусок мотивации собственного содержания, как выражал это Пиагет (1952). Мы должны пойти дальше и сказать, что каждый элемент поведения имеет собственный внутренний мотив, но это делает концепцию мотивации излишней. С другой стороны, мы можем следовать примеру психологов животных и постулировать ограниченное количество широких мотивов под такими названиями, как любопытство, манипуляция и мастерство (освоение). Я верю в то, что идея мотивация компетенции более адекватна, чем любая из этих альтернатив, и что это указывает на очень жизненно важные свойства, которые были утеряны из вида среди сильных аналитических тенденций, которые идут с подробным исследованием.
Чтобы сделать это заявление более убедительным, я должен теперь ввести некоторые образцы игрового исследования в раннем детстве. Я надеюсь, что эти изображения будут служить для исправления и драматизирования концепции компетентности таким же самым способом, как и другие картинки – голодное животное решает проблемы, ребенок кладет свой палец в пламя свечи, младенец на груди, ребенок в туалете, и моложавый Эдип, пойманный в безнадежном любовном треугольнике, становятся запоминающимся центральными точками для других концепций. Для этой цели я возращаюсь к изучениям Пиагеста (1952) роста интеллекта ранних проявлений на его собственных трех детях. Примеры пришли из первого года жизни, прежде чем язык и вербальные коцепции стали становится важными. Они следовательно представляют практичекий род интеллекта, который может подобным тому, что выработано высшими животными.
Уже на четвертый месяц игра одаренных детей Пиагета начала «концентироваться на результате, произведенным в окружающей среде,» и их поведение могло быть описано, как повторное открытие движения, что случайно вырабатывалось благоприятными действиями над вещами (1952, с. 151). Лаурент, лежа в его колыбели, обучался трясти подвесной погремушкой, оттягивая нить которая висела с нее. Он открывает этот результат случайно, перед тем как представление и понимание полностью скоординировано. Позволим нам рассмотреть его немного позднее, когда он достигнет возраста трех месяцев и десяти дней.
Я помещаю нить, которая прикреплена к погремушке в его правую руку, немного развернув ее, так что бы он мог охватить ее лучше. Некоторое время ничего не происходит. Но на первую встряску соотвественно из-за случайного движения его руки, реакция мгновенная:
Лаурент начинает тогда смотреть на погремушку, затем неистово ударяет ее только его правой рукой, так если действие длится полностью четверть часа, в течение которой Лаурент издает раскаты смеха (Пиагет, 1952, с. 162).
Три дня позднее было рассмотрено следущее поведение.
Лаурент, случайно ударяет по нити в то же время сося свои пальцы. Он охватывает ее и медленно перемещает ее, в то же время смотря на погремушки. Затем раскачивает их очень нежно, что производит легкое движение висящих погремушек и слабый звук внутри них. Лаурент затем определенно увеличивает степень его собственных движений. Он трясет цепь более и более энергично и смееется шумно при получении результата. (Пиагет, 1952, с. 185).
Очень скоро может быть рассмотрено, что процедуры задействованы для «продолжения интересных зрелищ.» Например, Лауренту была показана резиновая объезьяна, которую он не видел прежде. После момента удивления и возможно даже испуга, он успокаивается и делает движения, оттягивая нить, процедуру, которая не имеет никакого влияния в этом случае, но которая предварительно вызвала появление интересных вещей. Было также замечено, что «интересные зрелища» состоят из таких вещей, как новые игрушки, оловянная коробка с производимым стуком, раскрытая газета или звуки, производимые наблюдателем, такие, как щелканье пальцами. Банальные для взрослого разума, эти зрелища входят в опыт младенца, как новизна и явно сложные («challenging») события.
Двигаясь по направлению второй половины первого года, мы можем рассмотреть поведение, в котором ребенок исследует свойства объектов и пробует в своем репертуаре действия над ними. Это вскоре ведет к активному экспериментированию, в котором ребенок пытается произвести новые результаты. И когда мы снова смотрим на Лаурента, который достиг возраста девяти месяцев. В разных случаях ему было показано множество новых объектов, например, блокнот, кошелек из бисера, деревянный попугай. Его внимательно наблюдающий отец опеределил четыре стадии ответа: (а) визуальное исследование, передача объекта с одной руки в другую, складывание кошелька и т.д. (б) тактильное исследование, проведение руки над всем объектом, царапание и т.д. (в), медленное передвижение объекта в пространстве (д), использование репертуара действий встряски, ударения по нему, раскачивание, потирание его об колыбель, сосание его, и т.д., «каждое по очереди с некоторой осторожностью (благоразумием), как будто изучая производимый эффект (1952, с. 255).
Здесь можно описать ребенка как применяющего подобную тактику к новым ситуациям, но спустя некоторое время он продвинется к очистке шаблонов активного экспериментирования. К десяти месяцам и десяти дням Лауренту, который не знаком с хлебом, как питательной субстанцией дается кусок для исследования. Он манипулирует им, роняет много раз, отламывает куски и позволяет им падать. Он делал этого рода вещи ранее, но предварительно его внимание было сосредоточено на акте падения. Теперь «он наблюдает с большим интересом за телом в движении; в особенности, когда он смотрит на него долгое время, когда оно падает, подбирает, когда может.» На следующий день он возобновляет его исследования.
Он охватывает в последовательности целлулоидного лебедя, коробку, несколько других малых объектов, в каждом случае вытягивая свою руку и позволяя им упасть. Иногда он вытягивает свою руку вертикально, иногда он держит предметы наискось перед или за его глазами. Когда объект падает в новую позицию (например, на его подушку), он позволяет ему падать два или три раза снова на то же самое место, как бы изучая пространственное отношение; затем он изменяет ситуацию. В некоторый момент лебедь падает рядом с его ртом; теперь он его не сосет (даже если этот объект обычно служит своей цели), но роняет при этом его три раза больше, в то время делая жест открытия его рта (Пиагет 1952, с. 269).
Эти образцы снабдят нас достаточным количеством изображений использования времени младенцем, и Лаурент, конечно же, предоставлен был его прилежным отцом явно обогащенной среде, но не один наблюдательный родитель задаст вопрос о факте, что дети часто действуют таким образом в течение этих периодов пробуждения жизни, когда голод , нужды эротики, стрессы и озабоченность не прилагают к этому никакого особенного давления. Если мы рассмотрим это поведение под историческими заголовками психологии, то мы увидим, что несколько процессов отсутствует. Ребенок показывает ощущение, восприятие, присутствие, обучение, узнавание, вероятно, вспоминая и возможно размышляя элементарно. Сильная эмоция является недостающей, но улыбки младенца, бульканье и случайные приступы смеха настойчиво предлагают присутствие приятного влияния. Действия возникают в организованной форме, особенно в образцах активного исследования и экспериментирования. Очевидно, ребенок использует с определенной согласованностью приблизительно полный репертуар психологических процессов, исключая те, которые сопровождают стресс. Было бы действительно произвольно сказано, что одно более важно, чем другое.
Эти образцы имеют значимое единство, когда выглядят как транзакции между ребенком и его окружением (средой), ребенок имеет некоторое влияние на среду и среда некоторое влияние на ребенка. Лаурент выглядит озабоченным тем, что он может делать с цепью и погремушками, чего он может достичь его собственными усилиями для производства и варьирования развлекательных звуков. Если его отец делал наблюдения правильно, мы должны добавить то, что Лаурент выглядел экспериментирующим его действия систематически, так если бы тестировал воздействие различных степеней усилий на кусочек среды, представленной цепью и погремушками. Котята делают подобное изучение параметров, деликатно используя свои лапы для сбрасывания карандашей и других предметов со стола. Во всех таких примерах ясно, что ребенок или животное ни в коем случае не во власти кратковременных стимулов. Он выбирает непрерывное обращение к тех аспектам его среды, на которые каким-то образом он может повлиять. Его поведение избирательно, направлено, настойчиво, короче говоря – мотивировано.
Мотивировано по направлению к какой цели? В этих терминах тоже поведение выставляет всего понемногу. Лаурента можно рассматривать как утоляющего стимул голода, обеспечивая его сенсориум (Прим. переводчика) приятным уровнем стимуляции путем выявления из окружающей среды серию интересных звуков, чувств и видов. С другой стороны мы может подчеркнуть нужду деятельности и увидеть его, пытающегося достичь приятного уровня нейро-мышечного упражнения. Мы тоже можем увидеть другую возможную цель в поведении: ребенок достигает знания, приобретая более дифференцированную когнитивную карту окружающей его среды, и, таким образом удовлетворяя исследовательскую тенденцию или мотив любопытства. Но это одинаково возможно различить тему мастерства (освоения, прим. Переводчика), власти или контроля, возможно даже кусочек примитивного самоутверждения в концентрации ребенка над этими аспектами окружающей среды, которые отвечают некоторым способом на его собственную активность. Это выглядит, если бы мы имели слишком много целей, и, возможно, нашим первым порывом будет разыскать некоторый ключ , который рассказал бы нам, что в действительности важно. Но это, я думаю, может быть фатальным для понимания. Мы не можем назначить приоритет к любым из этих целей, без произвольной остановки в цикле транзакции (взаимодействий - Прим. Переводчика) между ребенком и окружающей средой, и сказать: «Это реальная точка.» Я предполагаю вместо этого реальную точку транзакций в целом. Если поведение дает удовлетворение , это удовлетворение не связано с особенным моментом в цикле. Оно не лежит просто в сенсорной стимуляции, в улучшении когнитивной карты, в координированном действии, в двигательных упражнениях в чувстве усилия и произведенных эффектов или в оценке изменений, приведенных в сенсорном поле. Это все просто аспекты процесса, который на этой стадии воспринимается, как целое. Ребенок выглядит занятым приятной задачей вырабатывания эффективного знакомства с окружающей его средой. Это вовлекает раскрытие влияния, которое он может иметь на окружающую среду и влияния, которое окружающая среда будет иметь на нем. К расширению этого эти результаты, сохраненные путем обучения, выстраивают повышенную компетентность в работе с окружающей средой. Игра ребенка может быть рассмотрена как серьезное дело, хотя для него это просто то, что интересно и забавно делать. Принимая во внимание эти примеры, так же как отношения с окружающей средой указанных другими учеными, мы должны теперь попытаться описать более полно возможную природу мотивационного аспекта компетенции. Он нуждается в его собственном имени и в обзоре с учетом вышеизложенного анализа я предлагаю ,что это имя должно быть эффективностью (мотивация через чувство эффективности прим. Переводчика, Lingvo ).
Новая свобода, произведенная двумя десятилетиями разработок животных побуждений, является большой помощью в этом деле. Мы больше не обязаны смотреть на внешний источник энергии по отношению к нервной системе, окончательной кульминации или для фиксированной связи между усилением и уменьшением напряжения. Мотивация эффективности не может, конечно же, быть воспринимаемой как наличие внешнего источника в тканях по отношению к нервной системе. Это вообще не чувство мотива дефицита. Мы должны предположить ее нейрогенетической, чьи энергии по-существу те живущие клетки, которые составляют нервную систему. Внешний стимул играет важную роль, но в терминах «энергии», эта часть вторична, и как каждый может ясно увидеть, что стимуляция окружающей среды активно ищется.
Живописно расположив ее, мы можем сказать, что побуждение к результату (effectance urge ) представляет то, что нервно-мышечная система хочет делать, когда в остальном свободна или нежно стимулирована внешней средой. Очевидно, что здесь нет никаких завершающих действий; удовлетворение может выглядить четче находящимся в подъеме и поддержании активности, чем в медленном спаде по направлению к скучающей пассивности. Мотив не нуждается в восприятии как интенсивный и мощный в чувстве голода, боли или страха и может быть сильным при возбуждении до высокого тона. Есть множество примеров, в которых дети отказываются оставлять поглощенную игру, для того чтобы поесть или посетить туалет. Сильно возникшие побуждения, боль, озабоченность, могут быть восприняты как подавление побуждения к результату (effectance urge ) и захват энергий нейронно мышечной системы. Но мотивация эффективности (effectance) настойчива в том смысле, что она регулярно занимает свободное время бодрствования между эпизодами гомеостатических кризисов.
В размышлениях над этим предметом, мы должны держать в уме непрерывную природу поведения. Легче сказать, чем сделать; по привычке мы ломаем вещи, чтобы понять их, и такие единицы, как рефлекторная дуга, последовательность действия стимул-ответ и единственная транзакция (взаимодействие) с окружающей средой выглядят неизбежными шагами по направлению к ясности. Когда мы применяем такой анализ к игровому исследованию, мы теряем наиболее существенный аспект поведения. Он постоянно кружит от стимула до восприятия, от действия до воздействования на стимул к восприятию и так кругом; или более правильно, эти процессы в постоянном движении и постоянном изменении. Работа с окружающей средой означает продолжение транзакции, которая постепенно изменяет связь с окружающей средой. Поскольку здесь нет окончательной кульминации, удовлетворение может выглядеть как лежащее в значительных сериях транзакций, в тренде поведения скорее чем цель, которая достигается. Трудно составить слово "удовлетворение" такой коннатацией, мы будем делать хорошо, заменяя его «чувством эффективности» при попытке обозначить субъективную и объективную сторону эффективности.
Полезно напомнить о результатах новизны: исключительная эффективность новизны в привлечении интереса и какое-то время поддерживание постоянного поведения. Нам также надо рассмотреть избирательное продолжение транзакций, в которых животное или ребенок более или менее проявляет выраженный эффект над окружающей средой, в которой что-то происходит, как последствие его деятельности. Интерес не возникает и поддерживается, когда поле стимула известно, и дает подъем для большинства рефлексивных действий или автоматизированных привычек. Он не поддерживается, когда действия не производят влияния или изменения в поле стимула. Наша концепция должна поэтому быть мотивацией эффективности, возникающей из-за состояния стимула, которая предлагает, как выкладывает Хебб , различие в подобности. Это приводит к изменчивости и новизне ответа (отклика), и интерес лучше всего поддерживается, когда результирующее действие затрагивает стимул, так что вырабатывает дальнейшее различие в подобности. Интерес спадает, когда действие начинает иметь меньшее воздействие (эффект); мотивация эффективности уменьшается, когда ситуация исследована до той точки, когда она не представляет новых возможностей.
Мы должны воспринимать в дальнейшем, что подъем игрового и исследовательского интереса означает появление организации, вовлекающей когнитивные и активные аспекты поведения. Изменение в поле стимула не заканчивается само по себе, если так говорить; оно происходит, когда один из стимулов пассивно перемещается, и может произойти как последствие случайных движений, не становящимися сосредоточенным и подстрекающим исследованием. Подобное действие имеет воздействие не заканчиващееся в самом себе, когда кто непредумышленно отбрасывает ветвь во время хождения и ли кто-то сбрасывает что-то со стола и эти воздействия вовсе не обязательно становятся вовлеченными в игровое исследование, и то, что подчеркивает Счател (Schachtel) (1954) на центральном внимании, становится полезным в этой точке. Игровое и исследовательское поведение, показанное Лаурентом, не является случайным или повседневным. Оно вовлекает центральное внимание к некоторым объектам – исправляя некоторые аспекты поля стимула, так что это остается сравнительно постоянным – и также вовлекает централизацию действия над этим объектом. И как выразил Диамонд, отклик (ответ) под этими условиями «уместен (релевантен) стимулу» и это изменение в центральном стимуле сильно затрагивает уровень интереса. Работа с окружающей средой означает направление центрального внимания к некоторой части ее, и организация действий, которые имеют некоторое воздействие (effect) на эту часть.
В нашем нынешнем состоянии относительного невежества и незнания о работе нервной системы невозможно сформировать удовлетворительную идею нейронного базиса мотивации эффективности, но должно по крайней мере быть ясно, что концепция не ссылается к каким-либо и всяким нейронным действиям. Она ссылается на особый род активности, как выведенных из особых видов поведения. Мы можем сказать, что она не включает рефлексы и другие виды автоматического отклика (ответа). Она не включает хорошо изученное, автокомплекс (autocomplex) и высокоорганизованное. Она не включает поведение в обслуживание эффективно возбужденных побуждений. И даже не включает активность, которая случайна и прерывиста, через которую такое поведение может быть наиболее прямым предшественником. Побуждение по направлению к компетенции выводится специально из поведения, которое показывает длительное обогащение и которое имеет характеристики исследования и экспериментирования, своего рода вариация в фокусе (сосредоточении). Когда этот особый вид деятельности возникает в нервной системе, по существу возникает мотивация эффективности, и для нее характеристика этого особого сорта деятельности, которая избирательна, направлена и настойчива и эти инструментальные действия будут изучены за единственную награду за участие в нем.
Некоторое возражение может быть почувствовано введением слова компетенция в связи с поведением, которое часто игриво. Конечно же, играющий ребенок делает вещи для забавы, не из-за желания улучшить его компетенцию, имея дело с суровым жестким миром. Во избежание недоразумений, должно быть указано то, что побуждение является параллелью того, что мы делаем, когда мы связываем секс с биологической целью репродукции. Сексуальное влечение направлено на удовольствие и наслаждение, и репродукция является следствием, которое предварительно не предвидится животными и человеком на примитивных уровнях понимания. Эффективность аналогичным образом направлена на эффективность ощущения, не для жизнено важных изучений, которые приходят как последствие этого. Если мы рассматриваем часть, играемую мотивацией компетенции во взрослой жизни человека, мы можем увидеть ту же самую параллель. Секс может теперь полностью и целенаправленно разведен от репродукции, но тем не менее он используется ради удовольствия, что может это выработать. Подобно, мотивация эффективности может вести к продолжающемуся исследовательскому интересу или активным приключениям, когда фактически нет дальнейшего любого увеличения фактической компетенции или какой-либо нужды с точки зрения выживания. В обоих случах мотив способен вырабатывать дополнительное удовлетворение достаточное того необходимого, чтобы получить биологическую работу выполненной.
В младенцах и юных детях это выглядит чувствительным к восприятию мотивации эффективности как недифференцированному. Позднее в жизни становится выгодным различать различные мотивы: такие, как познание, конструирование, мастерство (освоение) и достижение. В моем обзоре все такие мотивы имеют корень в мотивации эффективности. Они отличаются от нее через жизненый опыт с подчеркиванием того или иного аспекта цикла тразакции (взаимодействия) с окружающей средой. Конечно же, мотивы позднего детства и взрослой жизни в дальнейшем не являются простыми и почти никогда не могут быть приведены к единому корню. Они могут приобрести загрузки озабоченности, обороны и компенсации, и они могут слиться с фантазиями сексуального, агрессивного, всесильного характера, и они могут получить силу из-за их службы в вырабатывании реалистичных результатов в виде дохода и карьеры. Это не является моим намереньем бросить эффективность в звездную часть в мотивации взрослого. Приобретение мотивов является сложным делом, в котором простые и иностранные теории становятся ежедневно более устаревшими. Все это может быть тем, что удовлетворение эффективности способствует значительно этим чувствам интереса, которые часто поддерживают нас в ежедневных действиях, особенно тогда, когда вещи, которые мы делаем, имеют продолжающиеся элементы новизны.
Убеждение, выраженное в начале этого документа, что концепция такая, как компетенция, интерпретированная мотивационно, существенна для какого-либо биологического озвучивания обзора человеческой природы. Эта необходимость возникает, когда мы рассматриваем природу живых систем, особенно, когда мы берем продольный вид (рассматриваем продольно-we take longitudinal view). То, что делает организм в данный момент, не всегда дает правильную догадку о том, что он делает в течение периода времени. Обсуждая данную проблему, А. Ангьял (1941) предположил, что нам следует взглянуть на общий образец, следующий за общим организменным процессом (total organismic process) над течением времени. Очевидно, это делает необходимым принять в счет рост. А. Ангьял определяет жизнь как «процесс саморасширения»; живущая система «расширяется за счет своего окружения» , ассимилируя части окружающей среды и трансформируя их в функционирующие части самой себя. Организмы отличаются от других вещей в природе в том , что они являются «самоуправляющимися образованиями (сущностями- entities), которые до некоторой степени «автономны».» Внутренние процессы управляют ими так же, как и внешние гетерономные силы (heteronomous - гетерономный (подчиняющийся внешнему закону) В течение жизни есть сравнительное увеличение в перевесе внутренних сил над внешними. Живая система расширяется, ассимилирует больше окружающей среды, трансформирует ее окружение таким образом, чтобы привести их под больший контроль. Мы можем сказать, пишет А. Ангьял, «что главный динамический тренд организма направлен по направлению увеличения автономности… Человеческое существо (сущность being) имеет характерную тенденцию сопротивляться внешнему влиянию и подчинять гетерономные силы физической и социальной среды (heteronomous - гетерономный (подчиняющийся внешнему закону)» в его собственную сферу влияния». Тренд по направлению увеличивающейся автономности является характерным до тех пор, пока продолжается любой рост, хотя в конце живущая система должна погибнуть под давлением гетерономных сил физической и социальной среды (heteronomous - гетерономный (подчиняющийся внешнему закону)»
Из всех живых созданий только человек делает большие шаги по направлению к автономности. Это не потому, что из-за какой-либо необычной тенденции происходит телесное расширение за счет среды. Это скорее тот человек с его подвижными руками и обильно развитым мозгом, достигает экстремально высокого уровня компетенции в его транзакциях (взаимодействиях) с окружающей средой. Строительство домов, дорог и мостов, изготовление инструментария и инструментов, одомашнивание растений и животных, все квалифицируется как планируемые изменения, которые делаем в окружающей среде, что приходит более или менее под контролем и служит нашим целям скорее, чем вмешательство в них. Мы встречаем колебания внешней температуры, например, с нашим гомеостатическими механизмами тела (homeostatic - относящийся к гомеостазу), которые сами по себе могли быть болезненно неравными задачами, но и также с одеждой, зданиями, контролированным огнем и такими сложными устройствами, как саморегулирующийся центральный обогрев и кондиционирование воздуха. Человек как вид разработал огромную силу приведения окружающей среды в служение ему, и каждый индивидуальный член этого вида должен достигать действительно реально впечатляющего уровня компетенции, как если бы он принимал участие в ней, в жизни вокруг него.
Мы так приспособлены к этим человеческим достижениям, что едва осознаем, насколько долго они требуют обучения. В самом начале человеческий младенец является медленным учеником по сравнению с другими животными формами. Хебб (1949) говорит об «удивительной неэффективности первого года обучения человека» касательно немедленных результатов, неэффективность которую он приписывает большому размеру областей ассоциации в мозгу и долгому времени, необходимому для взятия их под сенсорный контроль Человеческий недостаток раннего развития в обучении показывает себя даже при сравнении с одним из следующих свойств: Как показано, «человеческий малыш занимает для этого шесть месяцев, шимпанзе четыре месяца, прежде чем выработается ясное различие между другом и врагом.» Позднее в жизни замедленный старт будет выплачивать дивиденды. Когда-то фундаментальные элементы восприятия, простые ассоциации, концептуальные последовательности будут созданы и позднее обучение может продвинуться с большей какой-либо увеличивающейся быстротой и сложностью. В словах Хебба «обучение в зрелости затрагивает образцы и события , чьи части знакомы и которые имеют ряд других ассоциаций.»
Это общий принцип кумулятивного обучения начинается с медленно приобретенных рудиментов и продвижением в последствии с увеличивающейся эффективностью, что может быть проиллюстрировано такими процессами, как манипуляция и продвижение, что может закончиться изобретением акробатом новых трюков или вырабатыванием танцором нового балета. Это особенно ярко проявляется в случае языка, где ранее освоение слов и произношения выглядит так далеко от спонтанной речи взрослых. Сильное аргументирование было сделано Хеббом, что обучение видимых форм продвигается по подобному курсу, от медленно изучаемых элементов к убыстренным смешанным образцам. Круги и квадраты, например, не могут быть рассмотрены (поняты) с первого взгляда без медленного освоения, вовлекая глазные движения, последовательные фиксации, распознавание углов. Хебб предлагает, что распознавание визуальных образцов без движения глаз «возможно, только как результат интенсивной и продолжительной визуальной тренировки, которая начинается с момента рождения в течение каждого момента времени, когда глаза открыты, с очевидным повышением навыков за период от 12 до 16 лет не менее.»
На стороне моторики это подобно множеству, что было кумулятивно изучено. Играющий, исследующий ребенок медленно выясняет взаимоотношения между тем, что он делает и что при этом испытывает. Он выясняет , например, как сильно должен отталкивать, чтобы произвести эффект. Здесь S-R формула особенно вводит в заблуждение. Это могло бы приблизиться ближе к правде, говоря что ребенок занят изучением R-S связей, эффектов, которые, вероятно, последуют за его собственным поведением. Но даже в этой обратной форме понятия уз и связей может все еще искажать ситуацию, как редкий образец поведения, что может правильно быть воспринятым по фиксированным нейронным каналам и по фиксированной двигательной реакции. Как указывал Хебб, обсуждая феномен «эквиваленции моторики» (motor equivalence), названной так Лашли (Lashley) (1942) крыса, обученная давить на рычаг, будет давить на него передней левой лапой, правой передней лапой, карабкаясь на него или кусая его; обезъяна будет открывать крышку коробки с едой либо рукой либо ногой, или даже палкой; и мы можем добавить то, что хороший игрок в бейсбол может поймать летящий мяч во время пробежки в каком-либо направлении и практически в любой позе, включая подпрыгивание в воздухе и наклон вперед к земле. Все эти проявления большей ловкости возможны из-за истории обучения в которой главный урок был последствием действий над полями стимулов, что представляют окружающую среду. То что было изучено не является закрепленной связью, но является гибким взаимоотношением между полями стимулов и воздействиями, которые могут выработаны в них различными родами действий.
Один дополнительный пример, обрисованный в этот раз Пиагетом (1952), особенно стоит упоминания из-за его важности в теориях развития. Пиагет указывает, что очень много умственного развития зависит от идеи, что мир создан из объектов, имеющих сущность и постоянство. Без такой «концепции объекта» невозможно было бы выстроить идеи пространства и причинности и прийти к фундаментальному различию между своим и внешним миром. Рассмотрение показывает, что концепция объектов, «далека по существу что бы быть врожденным и подготовленным в опыте, конструированным мало по малу». Вплоть до семи и восьми месяцев дети Пиагета искали исчезнувшие объекты только в смысле попытки продолжения действий, таких как сосание молока и охватывание, в которых объекты играли часть. Когда предмет реально был вне видимости или прикосновения, даже если он был прикрыт тканью и младенцы не предпринимали дальнейших исследований. Только постепенно, после некоторого некоторого изучения размещения объектов, двигая их, раскачивая и роняя их, ребенок начинает активные поиски исчезнувшего объекта, и все еще более постепенно он обучается в 12 месяцев или более, делая скидку для последовательных перемещений, и таким образом ведя поиск, куда он ушел, чем где он был и потерян из вида . Таким образом только с помощью кумулятивного (совокупного) обучения ребенок приходит к идее постоянного материального объекта.
Игра младенца в самом деле серьезное дело. Если он не коротает свое время, оттягивая нити, тряся погремушки, исследуя деревянных попугаев, роняя куски хлеба и пластмассовых лебедей, тогда как он обучится различать визуальные образцы, ловить и бросать и выстраивать его концепцию объекта? Когда он приобретет многие камни фундамента, необходимые для кумулятивного обучения? Чем раньше мы анализируем поведение человеческого младенца, тем более ясно мы осознаем, что младенчество не просто время, когда нервная система созревает и мускулы становятся сильнее. Это время активного и продолжающегося обучения, в течение которого заложена основа для всех этих процессов, когнитивности и моторики, что впоследствии ребенок становится способным установить эффективные тразакции (взаимодействия) с окружающей его средой и двигаться по направлению большей степени автономности. Он может выглядеть беспомощным до тех пор, пока он не начинает учиться ходить, и к этому времени получает существенный прирост в достижении компетенции.
При примитивных условиях выживание может сильно зависеть от достигаемой компетенции. Мы можем ожидать находить вещи так расставленными в пользу максимизирования (увеличения) этого достижения. Особенно в случае человека, так немного обеспечено врожденного и так много изучено через опыт, мы можем ожидать расстановки для обеспечения устойчивого комулятивного обучения о свойствах окружающей среды и объемом возможных транзакций (взаимодействий). Под влиянием этих обстоятельств мы можем ожидать нахождение очень мощного побуждения, обеспечивающее прогресс по направлению к компетенции, к таким жизненно важным целям питания и репродукции, обеспеченных мощными побуждениями, и это может выглядеть впоследствии парадоксальным, что интересы компетенции должны быть доверены времени игры и медленному исследованию. Есть причина для предположения, однако, что сильное побуждение могло бы быть совершенно неправильным расположением для обеспечения гибкого, знающего силы взаимодействия с окружающей средой. Сильные побуждения вызывают нас хорошо обучаться некоторым урокам, но они не создают максимальное знакомство с окружающей средой.
Эта точка зрения была продемонстрирована полстолетия назад в некоторых экспериментах Йеркеса (Yerkts) и Додсона (1908). Они показали, что максимальная мотивация не ведет к наиболее быстрому разрешению проблем, особенно если проблемы были сложные. Для каждой проблемы был оптимальный уровень мотивации (ни высший и не низший), и оптимум был низким для более сложных задач. Такая же проблема дискутировалась в последнее время Толманом в его документе по когнитивным картам. Когнитивная карта может быть узкой или широкой, в зависимости от ряда подсказок, подобранных в курсе обучения. Толман предлагает, что одно из условий, которое ведет к сужению ряда подсказок, является высокий уровень мотивации. В каждодневных терминах человек, спешащий на важную бизнес конференцию, вероятно, воспринимает только те подказки, которые помогают добраться туда быстрее, впоследствии человек, прогуливающийся после ланча, собирает бессистемную информацию об окружающей его среде. Латентные (скрытый, латентный, непроявившийся, в скрытом состоянии Прим. переводчика) обучающие эксперименты с животными и такие из экспериментов Джонсона, в которых уровень побуждения систематически изменялся в ситуации, позволяющей спонтанное обучение, оказывали сильную поддержку этой общей идее. В недавнем докладе Барнер, Матте и Папанек (1955) привели веские доводы в пользу концепции широты обучения и привели дополнительное доказательство того, что ей способствовали умеренность и сдерживание сильной мотивацией. Последнее было «эффектом ускорения обучения ценой сужения его.» Внимание было сконцентрировано над задачей с руки и немного на том, что является внешним для внешней задачи, изученной для будущего использования.
Эти факты позволяют нам увидеть биологическую уместность расстановки, которая использует периоды менее интенсивной мотивации для развития компетенции. Таким образом не говорится, что сужение – не эффективное обучение, что идет с уменьшением сильных побуждений не делает каких-либо вкладов в общую эффективность. Они, конечно же, являются важным элементом в способности справляться с окружающей средой, но большая эффективность происходит в результате наличия этой возможности, подпитываемой из обучения, что имеет место в спокойные времена. Она есть тогда, когда младенец может присутствовать в делах меньшей безотлагательности, исследуя свойства вещей, которых он не боится и не нуждается в еде, обучаясь измерять его силу натягивания нити, когда только штрафом за провал есть тишина по части прикрепленных погремушек и вообще накапливая самим собой широкое знание и широкие навыки в отношениях с его окружением. Концепция компетенции может легко обсуждена выбором, как мы и сделали в примерах взаимодействия с неживой окружающей средой. Это применимо одинаково хорошо, однако, в транзакциях (взаимодействиях) с животными и с другими человеческими существами, где ребенок имеет ту же самую проблему выяснения, какое воздействие он может иметь на окружающую среду и какое воздействие может иметь она на него. Ранние взаимодействия с членами семьи могут вовлечь нужды такие сильные, что затмевают часть, играющую мотивацией эффективности, но, возможно, пример хорошо накормленного младенца, прилежно исследующего несколько особенностей лица его матери, может служить здесь напоминанием тоже, где есть менее безотлагательные моменты, когда обучение для своего собственного блага может дать полную свободу действий.
В этом заключительном разделе я свел несколько идей, которые рождаются на эволюционной значимости компетенции и ее мотивации. Я искал таким образом углубляющиеся биологические корни концепции и таким образом достичь роста в теории поведения, которая не была достигнута подобными концепциями в прошлом. Для меня это выглядит набольшее важным, доказывающим обоснованием для этой концепции, что может иметь воздействие на наше понимание и развитие личности.
Помогут ли нашему охватыванию ранних отношений объектов принцип реальности и первые шаги в развитии эго? Может ли это быть полезным в различении видов защиты, доступных в разные возрасты и в обеспечении подсказок в замене примитивных защит успешными адаптивными маневрами? Поможет ли это наполнить зияющую щель, известную как латентный период, время, когда осваивание школьных предметов и других достижений заявляют о большом разделении времени и энергии? Рождается ли это в самом себе и в превратностях самооценки и может ли это просветить происхождения психологического беспорядка? Может ли это сделать взрослые мотивы и интересы более внятными и позволить нам спасти концепцию сублимации от трудностей, когда ее лучшие друзья узнаны? Я верю, что может быть показано, что существующие объяснения развития не удовлетворительны и что добавление концепции компетенции разрезают определенные узлы в теории личности. Но это не предмет текущего общения, где концепция предлагает намного больше по силе ее логической и биологической вероятности.
Главная тема этого документа определяется рассмотрением широко распространенного недовольства в теориях мотивации, выстроенных на первичных побуждениях. Признаки (знаки-signs) этого недовольства находятся в областях, далеких от психологии животных и психологии психологического эго. Формально, общепризнанные первичные побуждения оказались неадекватными в объяснении исследовательского поведения, манипуляции и общей активности. В последнем теория базовых инстинктов показала серьезные недостатки, когда она притянута за счет развития эффективного эго. Ученые в исследованиях с животными попытались решить их проблему, призывая вторичное усиление и уменьшение озабоченности или добавлением исследования и манипуляции к перечню первичных побуждений. В параллельной манере психологические ученые полагались на концепцию нейтрализации инстинктивных энергий, увидев снижение озабоченности как центральный мотив в развитии эго или выдвинули гипотезу о новых способах такого мастерства (освоения). Здесь утверждается, что эти объяснения неудовлетворительны и лучшая концептуализация возможна, что в самом деле было уже почти сделано.
В попытке сформировать эту концептуализацию, следует то, что многие из ранних принципов теории первичного побуждения были дискредитированы (подорваны) недавней экспериментальной работой. В дальнейшем нет никакой вынуждающей причины индентифицировать либо удовольствие либо усиление с уменьшением побуждения или думать о мотивации, требующей источника энергии внешнего к нервной системе.
Это открывает способ рассмотрения в их собственном праве тех аспектов и животного и человеческого поведения, в которых стимуляция и контакт с окружающей средой выглядит искомым и одобренным, в которых поднятое напряжение и даже легкое волнение выглядят заветными, и в которых новизна и разнообразие, похоже, нравится для их собственного блага. Цитируются несколько отчетов, представляющих интерес к окружающей среде и положительный эффект обратной связи с окружающей средой. Последний вклад в это сделан Вудвофом (1958), который доказывает контакт с окружающей средой наиболее фундаментальным элементом в мотивации. Обзор указывает на некоторое единодушие к видам поведения, которые не могут успешно концептуализированы в терминах первичных побуждений. Это поведение включает визуальное исследование, охватывание, ползание и хождение, внимание и восприятие, язык и размышление, исследование новых предметов и мест, манипулирование окружением и произведение эффективных изменений в окружающей среде. Тезис затем предлагает, что все эти поведения имеют общую биологическую значимость: они все формируют часть процесса, посредством которого животное или ребенок эффективно взаимодействуют с окружающей средой. Словесная компетенция выбрана как подходящая для указания этого общего свойства. В дальнейшем поддерживается то, что компетенция не может быть приобретена просто через поведение, вызываемое побуждениями. Она получает существенные вклады от действий, через игривость и исследование в характере, в то же самое время направление показа, избирательность и настойчивость во взаимодействии с окружающей средой. Такие деятельности в окончательном обслуживании компетенции должны впоследствии быть воспринимаемы мотивированными по их собственному праву. Предлагается определять эту мотивацию эффективностью термина и чтобы характеризовать опыт, выработанный как чувство эффективности. Несмотря на ее трезвую биологическую цель, мотивация эффективности показывает наиболее однозначно саму по себе в игровом и в исследовательском поведении молодых животных и детей. Образцы такого поведения, обрисованные Пиагетом (1952), проанализированы для демонстрации их постоянно взаимодействующей (transcational) природы. Типично они вовлекают непрерывные цепи событий, которые включают стимуляцию, познание, деятельность, воздействие на окружающую среду, новую стимуляцию и т.д. Они вынашиваются значительным упорством и избирательным подчеркиванием частей окружающей среды, которые обеспечивают изменение и интересную обратную связь в связи с израсходованным усилием. Их значимость уничтожается, если мы пытаемся ворваться в круг произвольно и заявить, что одна часть ее, такая, как одно только познание или одно активное усилие, является реальной точкой, целью или специальным местом удовлетворения. Мотивация эффективности должна восприниматься вовлекающей удовлетворение – чувстов эффективности в взаимодействиях (транзакциях), в которых поведение имеет исследовательский, изменяющийся, экспериментальный характер и вырабатывает изменения в области стимула. Имея этот характер, поведение ведет организм к выяснению, как изменяется окружающая среда и какие последствия проистекают от этих изменений.
В высших животных и особенно в человеке немного лишь врожденно и снабжено изначально и много должно быть изучено в контакте с окружающей средой, мотивация же эффективности, независимая от первичных побуждений, может быть видима как расположение имеющее высокое адаптивное значение.
Рассматривая замедленный коэффициент обучения в младенчестве и то обширное количество, которое должно быть изучено прежде чем может быть эффективный уровень взаимодействия с окружением, молодые животные и дети могли не изучать достаточно много, если они не работали достаточно постоянно над задачей между эпизодами гомеостатических кризисов.
Ассоциация интереса с этой «работой», вырабатывания этой игры и забавы, некоторым способом сравнимо с ассоциацией сексуального удовольствия с биологической целью репродукции. Мотивация эффективности не нуждается в восприятии как сильного в чувстве того секса, голода и страха, которые сильны при бурном возникновении. Это умеренно, но настойчиво, и таким образом, тоже мы можем различить особенность, которая благоприятна для адаптации. Сильная мотивация усиливает обучение в узкой сфере, впоследствии умеренная мотивация наболее приводящая к исследовательской и экспериментальной позиции, которая ведет к компетентным взаимодействиям в общем, без ссылки на немедленную давящую нужду. Огромные ассоциативные области коры могут быть суициедальным куском специализации, если они приходят без постоянного, настойчивого намеренья по направлению взаимодействия с окружающей средой.
Источники:
ALLPORT, G.W. Personality: A psychological interpretation. New York Holt 1937.
ALLPORT, G.W. Effect A secondary principle of learning Pschol. Rev, 1946, 53, 335-347.
ANGUAL, A. Foundations for science of personality. New York: Commonwealth Fund, 1941.
ANSBACHER, H.L. & ANSBUCHER R.R.(Eds.) The individual psychology of Alfred Adler. New York: Basic Books, 1956.
BEACH, F.A. Analysis of factors involved in the arousal, maintenance and manifestation of sexual excitement in male animals. Psychosom. Med., 1942, 4, 173-198.
BEACH, F.A. Instinctive behavior: Reproductive activities In S.S. Stevens (Ed.) Handbook of experimental psychology New York: Wiley, 1951, Pp. 387 434.
BERLYNE, D.E. Novelty and curiosity as determinants of exploratory behavior. Brit. J. Psychol, 1950, 41, 68-80.
BERLYNE, D.E. The arousal and satiation of perceptual curiosity in the rat. J. comp.physiol.Psychol, 1955, 48, 238-246.
BERLYNE, D.E. Attention to change, conditioned inhibition (SXR) and stimulus satiation Brit. J Psychol, 1955, 48, 138 -140.
BERLYNE, D.E. The present status of research on exploratory and related behavior. J. indiv. Psychol., 1958, 14, 121-126.
BIBHING, E. The development and problems of the theories of the instincts. Int. J. Psychoand., 1941, 22, 102-131.
BRUNER, J.S., MATTER, J. & PAPANEK, M.L. Breath of learning as a function of drive level and mechanization, Psychol. Rev., 1955, 62, 1-10.
BUHLER, C. The reality principle. Amer.3 Pschotherap., 1954, 8, 626-647.
BUHLER, K. Die geistege Entwicklung des Kindes (4th. ed.) Jena: Gustave Fischer, 1924.
BUTLER, R.A. Discrimination learning by rhesus monkey to visual-exploration motivation. J. comp. physiol. Psychol., 1953, 46 95-98.
BUTLER, R.A. Exploratory and related behavior: A new trend in animal research, Jindiv. Psychol,. 1958, 14, 11-120.
BUTLER, R.A. & HARLOW, H.F. Discrimination learning and learning sets to visual exploration incentives. J. gen. Psychol,. 1957, 57, 257-264.
COFER, C.N. Motivation. Ann. Rev. Psychol,. 1959, 10, 173-202.
COLBY, K.M. Energy and structure in psychoanalysis. New York: Ronald, 1955.
DASHIELL, J.F. A quantitative demonstration of animal drive/ J. comp. Psychol,. 1925, 5, 205-208.
DIAMOND, S. A neglected aspect of motivation. Sociometry, 1939, 2, 77-85
DOLLARD, J., & MILLER, N.E. Personality and psychotherapy. New York: McGraw-Hill, 1950.
ERIKSON, E.H. Childhood and society New York: Norton, 1952.
ERIKSON, E.H. Growth and crises of the healthy pesonalty. In C. Kluckhonn, H.A. Murray, & D. Schneider (Eds.), Personality in nature, society, and culture. (2 nd ed.) New York:Knopf, 1953. Pp. 185-225
FENICHEL, O. The psychoanalytic theory of neurosis. New York Norton, 1945. FRENCH T.M. The integration of behavior Vol. L Basic postulates/ Chicago: Univer. Chicago Press, 1952.
FREUD, A. The mutual influence in the development of ego and id: Introducrtion to the discussion. Psychoanal. Stud. Child 1952, 7, 42-50.
FREUD, S. Wit and its relation to unconscious New York: Moffat, Yard 1916.
FREUD, S. Formulations regarding the two principles in mental functioning. Collected papers. Vol. 4, London: Hogarth Press and Institute of Pscho-analysis, 1925. Pp. 13-21 (a)
FREUD, S. On narcissism: An introduction. Collected papers. Vol. 4 London. Hogarth Press and Institute of Psychoanalysis, 1925, Pp 30-59. (b)
FREUD, S. Instincts and their vicissitudes. Collected papers. Vol. 4 London. Hogarth Press and Institute of Psychoanalysis, 1925, Pp 60-83. (c)
FREUD, S.Th ego and the id. (Trance, by J,Riviere) London: HogarthPrees, 1927. FREUD, S Beyond the pleasure principle. London: Hogarth Press 1948.
FREUD, S. An outline of psycho-analysis (Trans, byJ Strachey) New York, Norton, 1949
GOLDSTEIN, K. The organism. New York: American Book, 1939.
GOLDSTEIN, K. The organism, New York: American Book, 1939.
GOLDSTEIN, K. Human nature in light of psychopathology/ Cambridge, Mass.: Harvard Univer. Press, 1940/
Gross, K. The play of man/ (Trans, by E.L. Baldwin) (New York): D. Appleton, 1901.
Harlow, H.F. Mice, monkeys, man, and motives Psychol. Rev., 1953, 60, 23-32.
HARLOW, H.F., HARLOW, M, K., & MEYER, D.R. Learning motivated by a manipulation drive. J.exp. Psychol. 1950, 40, 228-234.
HARTMANN, H. Comments on the psychoanalytic theory of the ego. Psychoanal. Stud. Child, 1950, S, 74-95.
HARTMANN, H. Note on theory of sublimation. Psychoanal. Stud. Child, 1955, 10, 9-29.
HARTMANN, H. Note on reality principle. Psychoanal. Stud. Child, 1956, 11, 31-53.
HARTMANN, H. Ego psychology and the problem adaptation . (Trans, by D Rapaport) New-York: International Univer. Press, 1958
HARTMANN, H., KRIS E., & LOEWENSTEIN, R. Notes on the theory of aggression. Psychoanal. Stud. Child, 19149, 3/4, 9-36.
HEBB, D. O. The organization of behavior New-York:Wiley, 1949.
HEBB, D. O. Drives and the c.n.s (conceptual nervous system) Psychoanal. Rev. Child, 1955, 62, 243-254.
HEBB, D. O. The motivating effects of exteroceptive stimulation. Amer. Psychologist, 1958, 13, 109-113/
HEBB, D. O., & THOMSON, W.R. The social significance of animal studies. In G. Lindzey (Ed.), Handbook of social psychology . Vol .I. Cambridge, Mass.: Addison-Wesley, 1954. Pp. 532-561.
HENDRICK, I, Instinct and the ego during infancy. Psychoanal, Quart., 1942, 11, 33-58.
HENDRICK, I, Work and the pleasure principle. Psychoanal, Quart., 1943, 12, 311-329 (a).
HENDRICK, I, Discussion of the ‘instinct to master’. Psychoanal, Quart., 1943, 12, 561-565. (b)
HILL, W. F. Activity as autonomous drive. J comp.physiol. Psychol, 1956, 49, 15-19.
JOHNSON, E.E. The role of motivational strength in latent learning. J. comp. physiol Psychol 1953, 45, 526-530.
KAGAN, J. Differential reward value of incomplete and complete sexual behavior. . J. comp. physiol Psychol 1955, 48, 59-64.
KAGAN J. & BERKUN, The reward value of running activity. J. ocmp. Physiol Psychol,1954, 47, 108.
KARDINER, A. & SPIEGEL, H. War stress and neurotic illness. New-York: Hoeber, 1947
LASHLEY, K.S. Experimental analysis of instinctive behavior. Psychol. Rev., 1938,48, 445-471.
LASHLEY, K.S. The problem of cerebral organization in vision. In H. Kliver, Visual mechanism. Lancaster, Pa.: Jaques Cattell, 1942. Pp. 301-322.
LEUBA C Toward some integration of learning theories: The concept of optimal stimulation Psychol. Rep., 1955, 1, 27-33.
LILLY J.C. Mental effects of reduction of ordinary levels of physical stimuli on intact, healthy persons. Psychiat. res. Rep., 1956, No.S.
MASLOW, A.H. Motivation and personality. New York: Harper, 1954.
MASLOW, A.H. Deficiency motivation and growth motivation/ In M.R. Jones (Ed.) Nebraska symposium on motivation 1955. Lincoln, Neb.: Univer. Nebraska Press, 1955, Pp 1-30
MCCLELLAND, D. C., ATKISON, J. W., CLARK, R.A& LOWELL, E.I/ The achievement motive New York: Appleton-Century, 1953.
McDouGALL,W. Inroduction to social psychology. (16 th ed.) Boston John Luce, 1923.
McREYNOLDS, P. A restricted conceprualization of human anxiety and motivation Psychol.Rep., 1956, 2, 293-312/ Monogr. Suppl. 6.
MILLER N.E. Learnable drives and rewards. In S.S. Stevens (Ed.), Handbook of experimental psychology. New York: Wiley, 1951. Pp. 435-472.
MILLER N.E. Central stimulation and other new approaches to motivation and reward. Mer. Psychologist, 1958, 13, 100-108.
MITTELMAN, B. Motility in infants, children, and adults. Psychoanal. Stud. Child, 1954, 9, 142-177.
MONTGOMERY, K.C. The role of exploratory drive in learning J. com. physiol Psychol., 1954, 47, 60-64.
MONTGOMERY, K.C., & MONKMAN J.A The relation between fear and exploratory behavior. J. comp. physiol. Psychol., 1955, 48, 132-136.
MORGAN, C.T. Physiological psychology. New York: McGraw-Hill, 1943.
MORGAN, C. T. Physiological mechanism of motivation. In M. R. Jones (Ed.) Nebraska Press, 1957. Pp 1-35.
MOWRER, O.H. Learning theory and personality dynamics. New York: Ronald: Ronald, 1950.
MUNROE, R. Schools of psychoanalytic thought. New York: Dryden, 1955.
MURPHY, G. Personalty: A biosocial approach to origince and structure New York: Harper, 1947
MURRAY H.A. & KLUCKHOHN, C. Outline of conception of personality. In C. Kluckhohn, H. A. Murray, & D.M.Schneider (Eds.), Personality in nature, society and culture (2nd ed.) New York Knopf, 1953.
MYERS, A. K., & MILLER, N. E. Failure to find a learned drive based on hunger; Evidence of learning motivated by «exploration.» J comp. physiol. Psychol, 1954, 47, 428-436.
NISSEN, H.W. A study of exploratory behavior in the white rat by means of the obstruction method. J.genet. Psychol, 1930, 37, 361-376.
OLDS, J., & MILNER, P. Positive reinforcement produced by electrical stimulation of septal area and other regions of rat brain J comp. physiol. Psychol, 1954, 47, 419-427
PIAGET, J. The origins of intelligence in children. (Trans, by M.Cook) New York: Internatioal Univer. Press, 1952.
RAPAPORT, D. Organization and pathology of thought. New York: Columbia Univer. Press, 1951
RAPAPORT, D. On the psychoanalytic theory of thinking. In R. P. Knight& C.R. Friedman (Eds.) Psychoanalytic psychiatry and psychology.New York: International Univer. Press, 1954. Pp. 259-273
RAPAPORT, D. The theory of ego autonomy: A generalization. Bull. Menninger Clin, 1958, 22, 13-35.
ROSVOLD H.E. Physiological psychology. Ann. Rev. Psychol., 1959, 10 415-454.
SCHACHTEL, E.G. The development of focal attention and the emergence of reality. Psychiatry, 1954, 17, 309-324.
SHEFFIELD, F.D., & ROSY, T.B. Reward value of a non-nutritive sweet taste. JComp.physiol. Pshchol., 1950, 43, 471-481.
SHEFFIELD, F.D., ROBY, T.B.& CAMBELL, B.A. Drive reduction vs. consummatory behavior as determinants of reinforcement. J..comp.physiol. Psychol., 1954. 47, 349-354.
SHEFFIELD, F.D., WULFF, J.J. & BACKER, R. Reward value of copulation without sex drive reduction. J. comp. physiol. Psychol., 1951, 44, 3-8.
SKINNER, E. The physiology of motivation. Psychol. Rev, 1954, 61, 5-22.
TOLMANN, E.C. Cognitive maps in rats and men. Psychol. Rev., 1948, 55, 189 -208.
WELKER, W. L. Some determinants of play and exploration in chimpanzees. J..comp. physiol. Psychol. 1956, 49, 84-89.
WHITING J.W. M. & MOWRER, O.H. Habit progression and regression- a laboratory study of some factors relevant to human socialization. J..comp. physiol. Psychol. 1943, 36, 229-253.
WOLFE, J. B., & KAPLON, M.D. Effect of amount of reward and consummative activity on learning in chickens. J. comp. Psychol., 1941, 31 353-361.
WOODWORTH, R.S. Dynamics of behavior. New York: Holt, 1958.
YERKES, R.M. & DODSON, J.D. The relation of strength of stimules to rapidity of habit-formation. J. comp. Neural. Psychol., 1908, 18, 459-482.
YOUNG, P.T. Food-seeking drive, affective process, and learning. Psychol. Rev, 1949, 56, 98-121.
YOUNG, P.T. The role of hedonic processes in motivation. In M.R. Jones (Ed.) Nebraska symposium on motivation 1955. Lincoln, Neb.: Univer. Nebraska Press, 1955. Pp. 193-238.
ZIMBARDO, P.G., & MILLER N.E. Facilitation of exploration by hunger in rats. J. comp. physiol. Psychol., 1958, 51, 43-46. (Received October 30, 1958)